Иной раз приходилось обежать весь городок, чтобы раздобыть детям хлеба.
Правда, моя семья жила, не ведая никаких забот, потому что я каждый день пекла пироги с разными нехитрыми начинками, но они были свежими, ароматными и вкусными, а одежду я вязала и шила сама, начиная с колготок и заканчивая куртками, брюками и комбинезонами, поэтому и дети, и муж выглядели модно и аккуратно. Я еще успевала шить некоторым знакомым — нашему участковому педиатру, прекрасной женщине, которая относилась к моим детям так, как будто они были ее родными внуками, прриятельнице, муж которой помог нам не затеряться в квартирной очереди, а жить в нормальных условиях — мне хотелось хоть как-то отблагодарить этих сердечных и добрых людей за их абсолютно бескорыстную помощь. Конечно, пахала я почти круглые сутки: спать ложилась не раньше двух-трех часов ночи, а в шесть-полседьмого уже вставала — видимо, именно тогда и подорвалось мое здоровье.
Развал экономики продолжался, он и нашу фабрику не миновал: прекратились поставки пряжи, работы не было, а, значит и зарплаты. Как раз в это время сын пошел уже во второй класс школы (первый, называемый «нулевкой» дети посещали прямо в детском саду). Садик наш был ведомственным — от Алешиного института, и мы его просто обожали: если дети начинали баловаться, стоило только пригрозить, что завтра останутся дома — и дисциплина тут же восстанавливалась. Конечно, в саду им было интересно, ведь ребятишки в их группах были воспитанными, а педагоги интеллигентными и опытными, добрыми и любящими своих подопечных — довольно редкое явление, но вот так нам повезло. Мне самой вечером не хотелось уходить из сада — так интересно было разговаривать с одной, самой нашей любимой, воспитательницей - Альбиной Михайловной. Она была уже бабушкой, седовласой, спокойной, рассудительной и ласковой — даже самые каверзные проделки ребятишек не выводили ее из себя, она всегда терпеливо и доброжелательно объясняла детям, почему одно делать можно, а другое нельзя. Она никогда не раздражалась, не повышала голоса, не опускалась до занудных нравоучений, но это не было свидетельством безразличия. Альбина Михайловна пеклась о наших детях, как о своих собственных: в холодную погоду все куртки были застегнуты и шарфы завязаны, в знойный день ребятишки играли в тени деревьев, в шкафчиках был идеальный порядок, а промокшая во время прогулки одежда сушилась на батареях, аккуратно развешенная ее заботливыми руками. А какие необычные поделки мастерили дети на ее занятиях! Она научила их не просто писать и читать, но разбудила у них фантазию и творческие способности, сыграв очень важную роль в их воспитании и будущей взрослой жизни. Огромное ей за это спасибо!
Со школой нам повезло меньше, хоть она и носила гордое имя «гимназия». В начале девяностых в образовании начался настоящий беспредел: пытаясь окончательно и бесповоротно отречься от «старого мира» и сделать себе на этом карьеру «демократа», многие горлопаны ринулись уничтожать имевшуюся систему образования. Директора некоторых школ объявили свои заведения лицеями и гимназиями, хотя по сути ни в материальном обеспечении, ни в педагогических коллективах этих школ ничего не изменилось, просто ввели в учебные планы дополнительные предметы типа риторики или танцев, причем не факультативом, а обязали всех учащихся посещать эти мало кому интересные занятия, проводимые зачастую совершенно некомпетентными людьми. Более того, учителя сами стали перекраивать школьные программы, выбрасывая целые разделы, или отдельные темы, которые им почему-то не нравились.
Амбициозные посредственности беззастенчиво лезли вперед, именуя себя «новаторами» и проводниками прогресса, нисколько не заботясь о том, что подставляют своих учеников, собирающихся поступать в серьезные вузы, ведь, разрушив существовавшую систему обучения, они не только не смогли создать новую, а превратили знания школьников в некое подобие рваного стеганного одеяла, через дыры которого вылезают наружу клочья ваты. Особенно не повезло гуманитариям, ведь в литературе отдал концы соцреализм, в истории герои превратились в мерзавцев, а бывшие враги очутились на пьедестале, но самые большие потери случились на школьной ниве английского языка.
С изменением социального строя и открытием границ, население страны столкнулось с языковым занавесом, пришедшим на смену железному, неожиданно обнаружив, что практически весь остальной мир говорит на одном языке — английском, который в наших школах считался второстепенным предметом, чем-то средним между пением и физкультурой. Те специалисты, чьи знания были, действительно, глубокими - просто не было возможности проявить свои таланты, устроившись работать переводчиком (таких и ставок-то практически не было ни в одной организации, приходилось числиться лаборантами, инженерами и пр.) - наконец-то оказались востребованными и тут же покинули школы. Остались те, которые сто лет тому назад закончили заштатные пединституты, получив в них лишь поверхностное представление о грамматике, а также минимальный набор лексики — для рядовой советской школы этого было достаточно в то время, ведь та жизнь не предполагала никаких личных контактов с иностранцами, поэтому говорить и понимать чужую речь никого не учили, достаточно было уметь прочитать и перевести примитивный текст типа «Семья Петровых на Первомайской демонстрации». И даже таких полуграмотных учителей не хватало, а родители терзали директоров школ, требуя немедленно начать преподавание английского языка их детям прямо с первого класса.
Вот и на меня набросились родители одноклассников сына: «Как тебе не стыдно: ты специалист, а наши дети остались без самого главного предмета в школе! Возьми хотя бы наш класс!» Бесполезно было объяснять, что я переводчик и преподаватель вуза по диплому, а не школьный учитель, тем более не знаю методики обучения маленьких детей, пришлось сдаться и отправиться к директору школы. Как же она обрадовалась, только что не захлопала в ладоши: «Вас прямо Бог ко мне послал!» и начала уговаривать меня взять все пять вторых классов — все равно, только одна подготовка (через месяц меня уже нагрузили по полной программе, передав мне и пятые, и шестые, и седьмые классы, так что на подготовку к урокам у меня времени уходило больше, чем на обучение детей). Женщина показалась довольно милой, без типичного для большинства учителей менторского тона, не хотелось ее огорчать, поэтому взяла всех второклашек. Готовилась к урокам подолгу, нашла методическую литературу, зато занятия получались веселыми, задорными — детям понравилось то, что они могут выражать свои мысли, конечно, пока совсем простые, на чужом языке — в первую очередь я учила их говорить. Конечно, нашлись такие, которым было неинтересно, потому что они вообще не хотели учиться, как-то раз пришлось столкнуться с хамом-папашей, который считал своим долгом самостоятельно исправлять написанное сыном в школьной тетради, причем использовал для этого красную ручку. Если бы он при этом, действительно, исправлял ошибки, но, к сожалению его маленький сын оказался более компетентным, чем его отец с дипломом серьезного вуза — наверное, был хроническим «хвостистом».
Но больше всего меня поразили учителя — такого скопления серости и убожества я не видела никогда! Даже в нашем университете большинство преподавателей были прекрасными специалистами, интеллигентными и образованными людьми, не повезло только кафедре английского языка; в академических институтах вообще контингент отличался не только умом, но и широким кругозором — единственным исключением явилась заведующая библиотекой, видимо, не выдержавшая высокой температуры в очаге культуры. Нет, были, конечно, в школе и очень симпатичные, доброжелательные и воспитанные люди - не сомневаюсь, что и предмет свой они знали хорошо, и умели преподнести его ученикам. Да и всем своим видом и поведением они оказывали воспитательное воздействие на ребят, ведь личный пример — это гораздо более эффективное средство, чем бесконечные призывы и нравоучения, которые никак не затрагивают детские сердца.
Мне очень понравилась женщина-организатор внеклассной работы, которая готовила и проводила все школьные мероприятия, причем делала это блестяще — мало того. что у нее, несомненно, был талант, она еще обладала колоссальным и бесценным опытом, приобретенным за годы работы в «Артеке». Оказалось, что у нас в этом лагере есть общие знакомые, вот с этого и началась наша дружба. Ольга рассказала свою довольно необычную историю.
Родом она была из одной среднеазиатской республики, мама являлась представительницей коренного населения, а папа русским, поэтому она впитала в себя сразу две культуры, да и внешность имела довольно экзотическую: жгучая брюнетка с точеной фигуркой и какой-то восточной пластикой движений. Казалось, надень на нее кимоно — и получится настоящая японка, только характер был у нее непокорный и взрывной. По комсомольской путевке она приехала поработать пионервожатой в «Артек», да так там и осталась, преподавала в лагерной школе историю, потому что закончила пединститут по этой специальности. Как-то раз к ним прислали двух молодых представителей советской науки, чтобы рассказать ребятам о ее достижениях. В лагере они провели всего три дня, но один из них успел по уши влюбиться в очаровательную и загадочную учительницу. Он не скрывал, что женат и имеет ребенка, поэтому Ольга ни на что не рассчитывала. Ее личная жизнь сложилась не очень удачно: предыдущий поклонник, узнав о том, что она носит его ребенка, тут же сбежал и никогда не платил ей алиментов. Она была женщиной гордой, в суд на него подавать не стала, поэтому пахала, как лошадь, чтобы обеспечить дочери приличную жизнь. Конечно, ей хотелось простого женского счастья, любви, крепкого мужского плеча — все это мог бы предложить ей Борис, если бы не был женат, но... Молодые ученые отбыли, прочитав запланированные лекции.
Неожиданно через три месяца Борис вернулся и предложил Ольге руку и сердце — он успел развестись и получил заверение своего начальника в том, что ему посодействуют в получении квартиры, чтобы не делить с женой ту, в которой они в то время жили. Хотя особой любви в ее сердце не было, но Ольгу поразил сам факт того, что ради нее он развелся, не могла же она теперь ответить ему отказом, тем более, что никаких перспектив в «Артеке» не было: ни профессионального роста, ни решения жилищной проблемы, ни возможности найти себе хорошего мужа. Естественно, она приняла его предложение, вот так и оказалась в нашем городке. Однако строительство жилья уже притормозилось, и двум семьям одного мужа пришлось несколько лет жить в одной квартире, при этом обе женщины, ненавидя друг друга в душе, внешне демонстрировали признаки настоящей дружбы, так что скорее напоминали сестер, а не соперниц. Дети тоже быстро нашли общий язык, и сын Бориса помогал Олиной дочери выполнять домашние задания по физике и математике. В новые квартиры мы переехали почти одновременно, мы — в трехкомнатную, а Ольга — в двухкомнатную, недалеко от нашего дома, и мы продолжали общаться, теперь на новом месте.
Муж Ольги писал докторскую диссертацию, часто выступал на международных конференциях, был известным ученым. В это время наука перестала финансироваться государством, поэтому сотрудники разбегались, кто куда мог, чтобы заработать хоть немного денег на прокорм своей семьи. Бориса пригласили в один из зарубежных университетов, он уехал на полгода, Ольга съездила навестить мужа и приобрести кое-что для семьи и новой квартиры. Вернувшись, она сразу пришла к нам, мы просидели почти до утра, слушая рассказы о неведомой нам заграничной жизни. Многое нас поразило, кое-чего мы не поняли, потому что, как говорится, это было совсем из другой оперы.
Никогда раньше мне даже мысль такая в голову не приходила — отправиться в другую страну, тем более, капиталистическую, а тут вдруг так захотелось посмотреть хоть одним глазком на этот зажравшийся процветающий мир, ведь у нас в стране в изобилии было только одно: разнообразные и повсеместные трудности. К тому же телевидение уже начало отрабатывать выделенные бывшими врагами средства для оболванивания нашего неискушенного и наивного народа. Западный мир преподносился не иначе как рай небесный, в котором все люди счастливо живут в комфорте и покое. Это было прямо противоположным тому, что нам внушалось десятилетиями, но мы так устали от лицемерия коммунистических бонз, от лишений и трудностей нашей жизни, что с готовностью попались на эту умело закинутую удочку и поверили в то, что, если и наша страна пойдет таким же путем, то скоро и на нас прольется обильный дождь всевозможных благ, присущих современной цивилизации. А пока продуктов в магазинах почти не было, одежду можно было купить по талонам, которые разыгрывались на работе, причем вещи брали любого размера и фасона, а потом шли на рынок, чтобы поменять на что-то подходящее; зарплату мужу не платили почти полгода, а я уволилась из школы, проболев целых два месяца тяжелым бронхитом — подхватила на работе инфекцию, которая привела к серьезному осложнению. Жить было практически не на что, пришлось продать единственные две вещи, выигранные на работе: стиральную машину-малютку и нарядные туфли, этого вместе с запасенными мной заранее продуктами хватило, чтобы дожить до осени.
Новая квартира располагалась в северном микрорайоне, поэтому необходимо было перевести сына в другую школу, которая из-за переполненности работала в две смены. Ребенка взяли с условием, что я буду преподавать у них английский - выхода не было, поэтому пришлось согласиться. Завучем в школе была знакомая англичанка, чей сын, волею случая, оказался моим крестником: мы очутились в одно время в одном месте, а именно в сельском храме, единственном в округе, куда я привезла детей, чтобы окрестить их. Таню я знала лет шесть — мы познакомились, катая наших сыновей в колясках, не то, чтобы мы дружили, но у нас в гостях они бывали, правда, к себе не приглашали никогда. Зато Танин муж забрал меня из роддома на своей машине, когда родилась дочка, да и с мамой Татьяны мы общались с удовольствием, ведь, когда ребенку исполнилось полтора года, и дочь вернулась на работу, бабушка взяла заботу о внуке на себя, поэтому мы часто гуляли вместе. Вот и в церкви они появились втроем: бабушка, мама и ребенок. Танина мама мне пожаловалась на то, что никто из знакомых дочери не захотел стать крестной ее внука, вот она и решила выполнить эту роль сама, но боялась, что священник не разрешит. Мне стало жаль и бабушку, и внука, поэтому я сама предложила себя в крестные, чем несказанно обрадовала Танину маму. Мне было невдомек, почему никто не захотел связываться с Татьяной, а надо было бы хорошенько подумать.
Причина стала очевидной, как только я начала работать вместе с ней. Она пришла в эту школу года на два раньше меня, в самый разгар «демократической» эйфории, когда коллективы сами выбирали себе руководителей, вот и здесь учителя вынесли наверх самую прогрессивную, как им тогда казалось, свою коллегу, наслушавшись ее сладких речей и щедрых обещаний. Естественно, все оказалось чистейшим враньем, она сразу же превратилась в высокомерную, надменную и грубую мегеру, которая унижала своих бывших коллег на педсоветах, доводя пожилых и не очень здоровых дам до сердечных приступов, а Таня, сумевшая во-время втереться к ней в доверие и получившая вожделенную должность завуча, не только ей в этом усердно помогала, но и организовывала настоящую травлю неугодных, составляя нарушающее все законы расписания уроков: например, первый урок есть, а второго нет, потом третий есть, а за ним опять «окно», и так далее — то есть и нагрузка у человека небольшая, а значит, и зарплата, но при этом он весь день вынужден сидеть в школе.
Английского языка она практически не знала, поэтому и заинтересовать детей не могла, зато весь урок орала, не жалея глотки, да еще и обзывала учеников, от чего родители начали толпами ходить к директору и писать отказы от иностранного языка вообще, либо просили учить их детей немецкому или французскому. Не знаю, зачем она дала мне вторые группы в тех классах, где работала сама — наверное, была уверена в своем превосходстве надо мной, но просчиталась: ученики так полюбили меня и мои уроки, что к директрисе потекла река родителей с просьбой перевести их чад ко мне - получалось, что ее группы таяли, а мои распухали. Этого пережить она не могла и начала меня травить всеми доступными способами: поползло по швам мое расписание, детям она пыталась внушить, что она великолепная учительница с многолетним стажем, а меня чуть ли не из милости взяли в школу, буквально подобрав на помойке. Все это было настолько мерзко, что, если бы не поддержка коллектива, который Татьяну просто ненавидел, я бы не стала дорабатывать до конца учебного года, хотя детей бросать было жалко. Попыталась я обратиться к директрисе, она посоветовала не обращать внимание — видите ли «Татьяна Сергеевна не вполне психически здоровый человек, она не может себя контролировать», но когда я пришла перед отпуском с заявлением на увольнение, была крайне недовольна тем, что опять придется где-то искать учителя английского языка.
Жизнь очень быстро расставила все по своим местам: тем же летом Татьяна опозорилась, подрядившись переводить для группы американцев, которая впервые приехала в наш городок. Иностранцев распределили на постой в разные семьи, пообещав, что за это хозяева тоже смогут съездить в США. Людям есть было нечего, но они дрались за право поселить у себя заокеанских гостей с тем, чтобы своими глазами увидеть, как живет народ в этой сказочной стране. Татьяна, естественно, поселила у себя одну американку.
Ольгу к этому моменту переманили в другую школу — она, действительно, была неистощима на выдумки при организации внеклассных мероприятий, которые всегда проводила с блеском. Чтобы соблазнить ее, директор лицея пообещала отправить ее в США, поэтому ей тоже пришлось предоставить кров одной пожилой леди. Борис был в загранкомандировке, а сама Ольга учила немецкий, вот она и попросила меня помочь ей с переводом, а я, естественно, согласилась: во-первых, чтобы помочь подруге, а во-вторых, я никогда не упускаю шанс попрактиковаться в языке, который обожаю с детства. За пару недель до приезда группы меня пригласили поработать переводчиком, обещая заплатить приличные деньги, и я с удовольствием приняла это предложение. Я даже представить себе не могла, как это событие перевернет всю мою жизнь!
История моих ошибок. Часть шестая. Глава 54
Жанна Тигрицкая
Моя американская мама.
Подготовка к приему иностранной делегации началась почти за месяц до приезда. Принимающей стороной был компьютерный клуб, созданный на средства института, в котором работал мой муж. В советские времена это был филиал крупнейшей организации , занимавшейся и теоретическими исследованиями, и прикладными разработками, которые до сих пор обеспечивают безопасность нашей страны. Руководители института успели поездить и повидать мир, а после поднятия железного занавеса решили дать такую возможность и членам своих семей, в первую очередь, женам. Идея открытия такого клуба была в то время не просто передовой, а прямо-таки революционной — толпы взрослых, желающих освоить работу на компьютере, ринулись записываться в группы, принося компании ощутимый доход. Для школьников организовали бесплатные уроки информатики — это тоже очень высоко подняло авторитет клуба.
Не только нам захотелось посмотреть, как живут люди за границей, но и иностранцы жаждали поглазеть на диковинную, не похожую ни на одну другую страну, Россию, поэтому к нам потянулись со всего мира: сначала ученые на всевозможные конференции и симпозиумы, за ними последовали детские обмены, а потом пришло время разнообразных религиозных групп, мечтавших просветить русских дикарей, принеся им слово Божье. Все эти обмены были интересны еще и тем, что члены делегаций жили не в гостиницах, а в семьях — то есть могли познавать жизнь страны изнутри, с позиции обывателя. Естественно, все жены руководителей института, а также их приближенные, не только успели неоднократно посетить США, но и набрались немалого опыта в приеме иностранцев в своей стране. Присутствуя на подготовительных собраниях, я сразу же поняла, что команда состоит из настоящих профессионалов: программа визита была продумана до мелочей — так, чтобы гости набрались впечатлений, ознакомившись с разными сторонами жизни нашей родины. Конечно, нам повезло, что Москва была рядом, а уж в ней-то можно жизнь прожить, да так и не увидеть всего, достойного внимания.
Уже первое мое посещение заседания комитета по подготовке визита американских гостей доставило мне огромное удовольствие: во-первых, люди собрались интересные, умные и опытные — приятно было слушать их обсуждение, да и многому можно было поучиться. Во-вторых, я была отомщена за все хамство и оскорбления, нанесенные мне «кумой»: стоило Татьяне появиться в дверях клуба, как она увидела меня, удобно расположившуюся на мягком диване. Надо было видеть ее лицо! Она уже и здесь успела нахвалиться: какая она высококвалифицированная переводчица, свободно владеющая английским языком — и вдруг такой облом: ей придется работать у меня на глазах. Как ее инфаркт не хватил!
Переводчиков было четверо: Татьяна, еще одна школьная учительница, парнишка лет восемнадцати, проживший один год в Штатах, и я. Естественно, Татьяна все главные мероприятия уже застолбила за собой. Она должна была переводить прием и расселение группы, официальное открытие программы, главные встречи с официальными лицами и т.д. и т.п. Интересно, как она, со своим примитивным английским, вообще представляла себе эту работу? Судя по всему, очень плохо, раз взялась за нее, да тут еще мое присутствие ее совсем подкосило.
Группа была разношерстной и по возрасту, и по профессиям, и по социальному статусу — объединяло их то обстоятельство, что все они являлись прихожанами одной церкви. Сотрудники клуба разобрали по своим домам тех, кто был помоложе и попрезентабельней, а Ольге досталась пожилая дама за семьдесят, бывшая учительница. Не обошлось и без казусов: жена партийного секретаря, уже имевшая большой опыт по размещению у себя в доме иностранцев, выбрала руководителя этой делегации, неправильно переведя его должность «Minister». Как же она была обескуражена, узнав, что он всего-навсего пастор в протестантской церкви! Правда, он оказался молодым красивым мужчиной, скорее похожим на голливудского актера, чем на служителя культа. Наконец, все было готово, и наступил День Икс.
Из Шереметьево прибыл автобус с делегацией, толпа встречающих жадно вглядывалась в усталые лица гостей, пытаясь вычислить своего будущего квартиранта. Постепенно знакомились, объясняясь кто «на пальцах», кто на ломаном английском — в институте-то почти все его сдавали. Меня рвали на части, прося перевести то одно, то другое, но Ольга всех отшивала — я нужна была ей самой. Наконец появились две старушки: одна должна была поселиться у зам.директора по какой-то там работе из Татьяниной школы, а вторая и была Олиной гостьей. Мы сразу же подхватили ее сумки, ведь она выглядела довольно немощной на первый взгляд, но позднее проявила чудеса выносливости и, вообще, оказалась очень энергичным, проницательным и мудрым человеком. Единственное, что меня немного обеспокоило, это то, что она говорила ровно и быстро, без знаков препинания и обычного для человеческой речи понижения или повышения тона. Зачастую интонация гораздо больше свидетельствует о том, что подразумевает человек, чем произнесенные им слова, ведь она характеризует и эмоциональное состояние субъекта, и невольно выдает его отношение к предмету разговора, а у Марджори (назову ее так, потому что очень понравилось это имя, когда я читала романы Голсуорси, еще учась в школе) она напрочь отсутствовала. Ее речь напоминала песню, исполняемую на одной ноте. К сожалению, и с дикцией у нее было не все в порядке — все-таки, она была очень пожилым человеком, так что я невольно пала духом — не хотелось опозориться перед Ольгой. С остальными членами группы проблем не возникло никаких.
Вся толпа направилась в клуб, где руководство поприветствовало дорогих гостей и рассказало о том, кто у кого будет жить, а пастор представил своих прихожан. Всем раздали программки с расписанием мероприятий, и отпустили по домам, чтобы немного отдохнуть после долгого перелета, привести себя в порядок, а вечером вернуться в клуб на официальный прием и банкет. Все прошло гладко, за исключением одного — куда-то пропал переводчик, ответственный за встречу. Не трудно догадаться, что это была Татьяна, смекнувшая, что ей никогда не справиться даже с простым представлением людей друг другу — она подхватила свою квартирантку и улизнула с мероприятия. Надо сказать, что за все две недели визита она открыла рот только один раз, чтобы пригласить американцев сплясать с русской фольклорной группой, звучало это так: «Go! Dance!» Конечно, и сотрудникам клуба, и иностранцам уже все стало ясно в первый же день, поэтому ее никто никогда не просил перевести ничего, ни официально, ни в приватной беседе. Позднее, когда я впервые приехала в Америку, Элизабет — вторая старушка, жившая у Таниной знакомой, рассказывала, как ей непросто разговаривать с той по телефону, ведь она учила в институте немецкий, поэтому каждое услышанное слово искала в словаре — а это занимало уйму времени. На мой удивленный вопрос: «А чего Вы Татьяне не позвоните — она же учительница английского языка», бабуля ответила: «Да она его вообще не знает: удивляюсь, как и чему она может научить детей!»
Вечером состоялись первые мероприятия, и понеслось- поехало: поскольку пришлось перекраивать все дежурства у переводчиков, оказалось, что больше всех придется вкалывать мне — молодой человек взял на себя простенькие прогулки, учительница из Ольгиной школы визиты в детские учреждения и кое-какие встречи, а мне достался весь официоз, включая мэра, милицию, больницы, институты — спектр лексики был настолько широк, что мне приходилось по ночам заниматься повторением пройденного в школе и написанием шпаргалок с новыми словами (типа техники и виды вышивки, а также прочие изыски народного творчества — для культурной программы, или разные сферы коммунального хозяйства, от теплоснабжения до канализации, про милицию и медицину даже смысла нет говорить), но ничего — все остались мной довольны. Пахала я с раннего утра до поздней ночи, зато восстановила язык, подзабытый за время сидения дома с детьми, чему была безмерно рада. Группа состояла из пятнадцати человек, поэтому ко мне всегда стояла очередь жаждущих получить помощь в общении с жителями нашего города. Американцам я настолько понравилась, что они хотели, чтобы я повсюду их сопровождала, однако это было невозможно, ведь кто-то должен был все это время заботиться о моей семье. Пришлось предъявить гостям мужа и детей - поскольку сын уже довольно прилично говорил по-английски, да и дочка могла кое о чем поболтать с иностранцами, все пришли в полный восторг.
Конечно, я не забывала помогать Ольге, ведь именно ей я была обязана тем, что получила возможность тряхнуть стариной и достать из сундука языковые сокровища, запрятанные туда на время взращивания потомства. В Олином доме мы обсуждали с Марджори многие темы: все было интересно, начиная с вопросов, касающихся индейской культуры (ее дочь писала диссертацию на эту тему), и заканчивая историей отношений между нашими странами, политики, экономики, особенностей образа жизни населения таких разных государств. Она подробно рассказала о своей семье, была искренней и порою резкой в некоторых оценках — она, вообще была серьезной, проницательной и бескомпромиссной женщиной, подвергающей все сомнению и анализу. Казалось, она видела людей насквозь, испытующе вглядываясь в лицо собеседника - это иногда даже пугало Ольгу и часто просто раздражало ее. Не нравилась ей ее жиличка!
А я, наоборот, все больше и больше прикипала сердцем к этой женщине: удивительно, но она, прожившая всю свою жизнь в совершенно другом, прагматичном мире, понимала меня гораздо лучше моей родной матери. Не знаю, почему так происходит: встречаются, совершенно случайно, два человека, и вдруг оказывается, что их души роднее самых близких по крови, что мысли и чувства у них абсолютно одинаковые, и реагируют они на события аналогично, и им не нужно долго объяснять, почему ты поступил так, а не иначе — ведь и второй сделал бы то же самое. Говорят, когда встречаются мужчина и женщина, чьи сердца бьются в унисон, что они две половинки одного целого. А как можно объяснить такое совпадение во всем у нас с Марджори, двух разных по возрасту женщин, принадлежащим к враждебным мирам, с различным жизненным опытом, приобретенным в совершенно непохожих условиях - и, все-таки, поразительно похожих в восприятии этого мира с его ценностями и искушениями. Вот тогда она впервые назвала меня своей русской дочерью и предложила мне называть ее своей американской мамой. Придя к нам в гости, Марджори внимательно осмотрела всю квартиру и вынесла свой вердикт: «Просторная», нам тоже так казалось, ведь мы долго жили вчетвером в одной комнате. Я смогла оценить ее деликатность только, когда приехала в Америку и увидела ее дом: вся наша квартира легко уместилась бы в одной ее гостиной!
Две недели пролетели очень быстро, пришла пора расставаться. Наверное, благодаря особенно теплым отношениям, сложившимся у нас с Марджори, я вообще преисполнилась симпатии ко всем членам группы, немалую роль в этом, наверное сыграло и то обстоятельство, что они были верующими, а, значит, для меня — единомышленниками, потому что мы исповедовали одинаковые ценности, ведь Десять Заповедей еще никто не отменял. Мне казалось, что люди, верящие в Бога, не могут быть лицемерами и лжецами, завистниками и хапугами — не имеет значения, какую веру они исповедуют. Ханжество наших коммунистических бонз настолько достало всех мыслящих людей, что любые их лозунги и нравоучения вызывали тошноту, если не спазмы рвоты, а в религиозном общении все было просто и понятно: не греши — и будешь вознагражден, попав в лучший мир. Поэтому мое сердце с радостью открылось, принимая новых друзей: я самозабвенно трудилась, чтобы помочь им, сделав их визит и приятным, и полезным.
Из всех организаторов приема я оказалась единственной, кто регулярно посещал, в течение последних трех лет, богослужения в освещенном неподалеку от нашего городка сельском храме. Церковь являлась объектом, находящимся под охраной государства, потому что была построена еще до рождения А.С.Пушкина, но, видно, как нерадивая мать не печется о своих отпрысках, так и стране было глубоко наплевать на то, что разваливается такой исторический памятник — ведь главной целью коммунистов являлось: разрушить до основания, а потом чего-то там построить, руководствуясь масштабными планами, разработанными правящими отчизной кухарками. Мало того, посещение церковных служб считалось вызовом социалистической системе, поэтому я старалась ходить в разные церкви в Москве, поминая погибшего мужа, или передавала записочки и деньги с какой-нибудь богомольной старушкой. В Киеве я чувствовала себя свободней, ведь меня там никто не знал, поэтому, не таясь, ходила во Владимирский собор, правда, вызывая неудовольствие бывшего мужа. Детей своих я привезла крестить в сельский храм, до которого было далеко и неудобно добираться, но зато было маловероятно встретить там знакомых - тем не менее, Татьяна оказалась там со своим сыном именно в этот день.
Потребность ходить в церковь была у меня настолько сильна, что я видела службы во сне. И вот чудо свершилось — в соседней деревне освятили заброшенный храм и прислали нам священника, очень строгого, всегда недовольного своей паствой, состоявшей сначала из одних старушек. Я, наверное, входила в тройку самых молодых прихожанок, а ведь мне уже стукнуло сорок. Разруха была полная: вместо крыши натянули полиэтилен, провалы в полу заложили металлическими листами, провели электричество, сложили печурку, но зимой, все равно, было очень холодно. Сын, выстаивая по три часа на службе (наш батюшка был не в меру велеречив, и мог, нечаянно увлекшись, проповедовать час-полтора), каждый раз простывал, так что зимой я перестала брать детей на службу. Восстановление требовало сумасшедших вложений, и я старалась каждый заработанный рубль делить пополам: семье и храму, поэтому обидно было слышать упреки священника, что мало денег несем, ведь бабулечки, бывало, покупали одну свечку на двоих — пенсии-то были грошовые, как, впрочем, и сейчас, людям есть было нечего — страна стояла на самом краю, готовая вот-вот сорваться в пропасть. Удивительно, что наш батюшка этого не замечал, предъявляя все новые и новые претензии к прихожанам, беспощадно обличая и так уже полностью раздавленный бесконечными издевательствами и бедами народ, который так нуждался в добром слове, в утешении и мудром отеческом наставлении. Я, правда, не роптала — ведь сбылась моя мечта, и я могла еженедельно ходить на службы.
Именно церковь оказалась единственным неприятным моментом в моих отношениях с американцами. Дело в том, что они, как выяснилось позже, сразу заявили о своих намерениях открыть протестантский центр в нашем городке, поэтому в программе их визита стояла воскресная служба, на которую сотрудники компьютерного клуба постарались созвать как можно больше народу. Для меня это явилось полной неожиданностью, я попыталась вразумить организаторов приема, но они лишь рукой махнули: «Какая разница: пусть в городе будут разные конфессии, а народ сам выбирает, куда ему ходить!» Тем не менее, решили все-таки включить в программу посещение православного храма и знакомство с нашим священником. Это был визит вежливости, короткий и ни к чему не обязывающий. Однако от своих планов наши новые знакомые отказываться не собирались, поскольку считали, что верующих у нас пока еще очень мало, значит, поле для их деятельности остается довольно широким. Пожилая дама, Элизабет, которая была одним из главных спонсоров прихода — в свое время ее муж купил большой кусок земли, на котором позднее было построено новое здание церкви — отвела меня в сторонку для серьезного разговора. Она мне сообщила, что, посовещавшись, руководители делегации выбрали меня в качестве своего доверенного лица, которое будет представлять их интересы в России. Они намеревались купить в нашем городе квартиру на мое имя с тем, чтобы использовать ее в качестве гостиницы во время приездов своих представителей, а также как место проведения своих богослужений и хранения религиозной литературы. Все остальное время я могла пользоваться этой квартирой по своему усмотрению.
Наверное, любой здравомыслящий человек моментально бы ухватился за это заманчивое предложение, но у меня-то мозги всегда были набекрень: я посчитала это подкупом с их стороны и изменой Православию с моей, почувствовав себя Иудой, позарившимся на тридцать сребреников, и, естественно, отказалась. Конечно, меня не поняли, и при расставании я уже почувствовала не то, чтобы холодок, а скорее отсутствие прежнего горячего дружелюбия, хотя все были очень милы и доброжелательны. Тяжело было расставаться с Марджори, ведь надежды увидеться с ней у меня не было никакой: первая наша группа отправлялась в их городок с ответным визитом через месяц, уже были получены визы в посольстве и заказаны билеты для счастливчиков, которые заплатили по две тысячи долларов за возможность познакомиться с заокеанскими прелестями — по тем временам сумасшедшие деньги, которые неожиданно нашлись у двух завучей рядовой российской школы, в которой на приличный ремонт-то денег не было, а учебники, как и многое другое, покупали сами родители. Конечно, за всех членов делегации заплатили их фирмы, может, только пара-тройка человек со стороны выложила свои кровные баксы. За меня платить было некому, поэтому я прощалась со своей американской мамой навсегда.
После отъезда Марджори в душе возникла какая-то пустота — как будто от сердца оторвали кусок. Я всегда испытывала какую-то неосознанную тягу к пожилым женщинам — наверное, причиной тому было отсутствие материнской любви в детстве, желание найти себе мудрого старшего наставника, с которым можно было бы поделиться своими мыслями, посоветоваться, найти ответы на поставленные жизнью вопросы. Но навязываться я не хотела, поэтому, когда Ольга через месяц отправилась с группой в Америку, я даже письма с ней не передала. Честно говоря, мне показалось, что она непроизвольно приревновала свою гостью ко мне, ведь между ними не затеплился огонек взаимной симпатии, а даже наоборот — чувствовалось некоторое недовольство и раздражение, и это не было результатом языкового барьера, потому что из-за границы вернулся Олин муж, и они с Марджори болтали целыми вечерами. Татьяна и вторая завуч тоже поехали в составе этой группы, причем первая была заявлена в качестве переводчика.
Через две недели Ольга вернулась, привезя с собой кучу подарков не только от моей американской мамы, но и от других знакомых. Конечно, приятно было то, что люди обо мне не забыли, да и заморские сувениры порадовали детей, но самым ценным для меня стало длинное и обстоятельное письмо, написанное рукой Марджори, такое теплое и нежное, полное заботы о моей семье и самых добрых пожеланий в мой адрес. Она писала, что очень хочет, чтобы я приехала со следующей группой и остановилась в ее доме. Это дорогого стоило, ведь Ольгу она пристроила к своей знакомой, сославшись на необходимость уехать из города во время визита российской делегации. Еще она написала, что следующий приезд представителей их церкви запланирован на весну, и что меня просят поработать и с этой группой, потому что остальные переводчики были, на их взгляд, недостаточно профессиональны.
Про то, как опозорилась в Америке Татьяна, нам подробно рассказала Ольга: она не могла перевести вообще ничего, даже такие элементарные вещи, как даты. Пришлось вместо нее переводить директору компьютерного клуба, неоднократно бывавшему в США и сумевшему объясняться с местными жителями на корявом английском, как и у большинства советских ученых, руководствуясь скорее интуицией и знанием предмета разговора, чем свободным владением иностранным языком. Конечно, заявив о своей готовности поработать переводчиком, и будучи на самом деле абсолютно не способной выполнять эту нелегкую работу, Татьяна подвела не только нашу делегацию, но и принимающую сторону. Ольга рассказала о том, как ее ругали и упрекали в некомпетентности все, кому не лень, а директор клуба, не выдержав, пару раз сорвался и послал ее матом. В общем, она показала свою полную некомпетентность , особенно обидно ей, наверное, было то, что я обо всем узнаю, а, значит, и вся школа, которую она шпыняла и унижала весь год. Вот уж, действительно: не рой другому яму — сам в нее попадешь.
В следующем учебном году я отдала своих детей в частную школу, где в классах было по 10-12 человек, а учителей набирали по конкурсу. Дочка пошла в первый класс, а сын в третий, оба учились отлично. Меня пригласили преподавать английский язык на курсах при компьютерном клубе, сначала для взрослых — старшему слушателю исполнилось пятьдесят лет. Я разработала свою программу и методику, состоявшую из четырех ступеней, и мои подопечные уже через три месяца могли общаться на языке, естественно, пока на самые несложные, повседневные темы. Курсы пользовались бешеным успехом, поэтому попросили взяться и за детей, обещая приличные деньги. Но тут поменялся директор клуба: предыдущий - умный, тонкий, образованный человек, открытый всему новому и прогрессивному, пошел на повышение, а на его место пришла тусклая, неинтеллигентная, завистливая, не обладающая никакими талантами тетка, получившая эту должность благодаря связям своего мужа. Начались бесконечные задержки зарплаты под надуманными предлогами, вечное недовольство, какие-то мелочные придирки со стороны невежды, почему-то возомнившей себя специалистом в лингвистике, хотя она была обыкновенным инженером, простоявшим всю жизнь за кульманом. У меня дома было полно учеников, которые мне платили за урок в два раза больше, чем в клубе, поэтому я потерпела-потерпела — да после очередной поездки в США, где эта мымра просто опозорила всех русских женщин, не вылезая из магазинов и не интересуясь абсолютно ничем, кроме распродаж или торговых скидок, я решила, что больше не хочу иметь ничего общего с этой дамой и покинула клуб. Правда, предложений поступить на работу у меня было достаточно — наступила Великая Эра Английского Языка в нашей стране. Дай Бог, чтобы она продолжалась подольше!
История моих ошибок. Глава 55
Жанна Тигрицкая
Открытие Америки.
Весной состоялся второй визит наших ново-обретенных друзей, более короткий, да и группа на этот раз была малочисленной — всего четыре или пять человек. Переводила одна я, правда, пару раз забегал пообщаться парнишка, который работал летом, так что мне удавалось немного отдохнуть. Если в прошлый раз я согласилась поработать, потому что в семье было туго с деньгами (мужу не платили зарплату месяцами, а когда ее все-таки выдавали, инфляция превращала ее в конфетные фантики, на которые и хлеба-то купить было невозможно), тем более, что обещали заплатить приличную сумму — впрочем, конечно же, обманули, разделив на десять — мне пришлось еще свои деньги добавить, чтобы отнести в храм и не выглядеть при этом скрягой; то весной я пошла переводить ради собственного удовольствия: попрактиковаться в языке и пообщаться с новыми знакомыми. В клубе меня, наверное, посчитали наивной дурочкой и об оплате даже не заикнулись.
Вообще, удивительно , как люди жили одним днем, совершенно не заботясь о будущем: получив осенью с группы первых туристов тридцать тысяч долларов, и уже оформляя следующую делегацию, руководство клуба не сочло нужным достойно оплатить работу переводчиков, без которых невозможно строить никакие международные отношения. Они все понемногу изъяснялись на английском, очень примитивном «рязанском» диалекте, и даже не представляли, как это должно быть на самом деле - в исполнении профессионала.
На открытии программы второго визита американцев присутствовал заместитель директора института, в конце вечера он подошел ко мне и рассыпался в комплиментах: «Наталья, ты молодец: сроду не слышал, чтобы так бойко и грамотно переводили. Я восхищен!» Конечно, я его поблагодарила за теплые слова, но объяснила, что я профессиональный переводчик, поэтому просто делаю работу, которой меня обучили, а раньше все их мероприятия обслуживали либо школьные учителя, либо ученые-физики, которым пришлось контактировать с носителями языка на конференциях у нас в стране, или выезжая за рубеж. Естественно, что ни те, ни другие не обладали достаточно высоким уровнем знания языка, чтобы выполнять эту довольно сложную работу грамотно и с легкостью, а иностранцы сразу почувствовали разницу. Он же поинтересовался, есть ли у меня загранпаспорт, и посоветовал поскорее его оформить, чтобы сопровождать вторую группу в США. На мое замечание, что у меня нет двух тысяч долларов на поездку, он махнул рукой и сказал, что мне будет достаточно оплатить билет на самолет за шестьсот баксов, ведь я буду там работать для их фирмы.
Предложение было настолько заманчивым, что я бросилась в ОВИР немедленно, но, несмотря на усилия начальника этого ведомства, сделавшего все возможное, чтобы свести ожидание до минимума, документ опоздал на пару дней, и группе пришлось отправляться без меня, прихватив с собой одного ученого-химика, который разрекламировал себя как крутого переводчика. В Америке он произвел такое ужасное впечатление, что мне пришлось через пару лет, чуть ли не со слезами на глазах, уговаривать заокеанских друзей привлечь его для обслуживания нескольких мероприятий во время их приезда в Россию, потому что я не могла отменить уроки в эти дни, а школьные учителя, наслышанные об опозорившейся Татьяне, боялись браться за перевод, понимая, что не потянут. Правда с этого горе-переводчика клуб содрал полную сумму — 2000 баксов, как и со всех остальных членов группы, так что отчасти он был прав, заявив по прибытии в США: «С какой стати я должен здесь вкалывать? Я такой же турист, как и все остальные!» Жаль только, что эта вполне справедливая мысль посетила его за океаном, а не дома, когда ему не терпелось попасть в список счастливчиков. В общем, и на этот раз группа столкнулась с трудностями перевода — как оказалось, на мое счастье.
Американцы еще весной активно приглашали меня в гости: им хотелось познакомить со мной свои семьи, друзей и прихожан церкви, которые очень заинтересовались жизнью нашей страны, наслушавшись рассказов своих земляков, посмотрев видео и фотографии. Как мне позднее, по секрету, рассказала Марджори, некоторые члены первой российской группы вели себя так раскованно и даже вызывающе, что просто шокировали своих пуританских хозяев, в чьих домах жизнь текла сонно и пристойно до появления гостей. Теперь у меня был паспорт, чтобы ехать, а у американской стороны созрело желание обеспечить следующий визит грамотным переводчиком. В это время, как раз кстати, у мужа на работе появился Интернет, и я стала посылать и получать письма по электронной почте. В неделю по несколько раз муж приносил мне послания от разных американских знакомых, и все они, как один, звали меня к себе. Мне очень хотелось поехать, ведь я всем сердцем прикипела к этим людям, принимая их настойчивую доброжелательность за искреннюю симпатию. В октябре меня официально пригласили посетить США, обещая оплатить и дорогу, и проживание. Кроме меня приглашение получила Ольга и Римма,жена партийного секретаря института, в чьем доме во время визитов в наш город останавливался пастор, которого когда-то приняли за министра. Я с радостью согласилась, ведь это было осуществлением моей мечты, вероятность которого была немногим выше, чем при желании полететь на Марс.
В клубе мне сказали, что очередная группа почти сформирована, и поездка состоится в конце января-начале февраля следующего года. Оставалось около трех месяцев на подготовку, а за это время нужно было переделать кучу дел: заранее провести половину пропущенных уроков (вторую часть я планировала наверстать после возвращения), приобрести себе новую одежду, чтобы не выглядеть, как бедная родственница, а самое главное — подготовить подарки всем знакомым, как, впрочем, и сувениры для вручения представителям тех организаций, которые мы собирались посетить. Чего я только не накупила: деревянные расписные брошки, ложки и блюда, а также ручки с крошечными матрешками на конце (их я везла около ста штук, и ни одной не осталось — все раздала детишкам в школах и церкви), гжельские изделия, даже настенные часы в виде бело-голубой тарелки с фирменными узорами, шкатулки, резные фигурки, павловские платки и украшения из янтаря и других поделочных камней. Получилось у меня два чемодана: один с вещами, а другой — с подарками, а еще была ручная кладь с нашей национальной гордостью — русской водкой. Никто не остался обойденным вниманием и обиженным мной. Так приятно было видеть радость на лицах знакомых! Воспитанные люди не хотят остаться в долгу — и меня завалили подарками, так что «молнии» на чемоданах не закрывались, поэтому пришлось багаж обматывать скотчем, чтобы не развалился до дома.
Ольга ехать не хотела: ей ужасно не понравилось первое посещение, она говорила о том,как их принимали, с таким сарказмом, граничившим с издевательством, что мне порой становилось не по себе. Конечно, иногда от ее рассказов у меня невольно сжималось сердце в каком-то тягостном предчувствии, но я старалась себя успокоить и развеять все сомнения, ведь и Марджори ей не нравилась, а я полюбила ее всей душой. Вдруг компьютерный клуб начал требовать с нас троих какие-то деньги за то, что включили нас в свою группу. И Ольга, и Римма наотрез отказались платить, а стало быть, и ехать. Я уже растранжирила все, что накопила на билет — ведь его мне оплатили американцы, но готова была влезть в долги и осуществить свою мечту, потому что директор клуба объявил, что это последняя поездка, поскольку после возвращения народ жаловался на то, что принимали плохо: не кормили досыта, интересных экскурсий было мало, развлечений вообще никаких, зато все время «грузили» религиозной пропагандой, к тому же протестантской — абсолютно чуждой нашему российскому менталитету. Так что выбора у меня не было, я готова была заплатить за удовольствие, но, конечно, написала обо всем в Америку, чтобы не сердились на Ольгу и Римму. Ответ пришел через пару дней и показался мне несколько холоднее, чем предыдущие письма: церковная администрация обещала передать руководителю группы требуемую у нас клубом сумму, так что вылетели мы в полном составе.
Перелет был долгим — девять часов, ноги затекли, навалилась усталость, которую, впрочем, как рукой сняло, как только мы приземлились. Помню, как шла по длинному коридору, застеленному ковролином, испускавшим какой-то специфический американский запах — я его заметила еще в посольстве, когда получала визу, а сердце радостно подпрыгивало в груди: надо же — судьба занесла меня на край света, в страну, которая в советское время была доступна только узкому кругу партийной верхушки, да их домочадцам и протеже! А я без всякого блата, только благодаря полученным в своей английской школе знаниям (у бездарных и убогих преподавателей так называемого «университета» учиться было нечему), да многолетнему труду, который обогатил мой лексический запас, превратив в опытного специалиста, получила такую уникальную возможность: увидеть собственными глазами совершенно другой мир, о котором так много читала и слышала! Я подняла глаза вверх и мысленно обратилась к Сереже: «Если ты сейчас видишь меня, то как, должно быть, радуешься и гордишься мной, ведь ты всегда и всем говорил: «Мой жёнчик — самый лучший на свете: она у меня и умница, и красавица!» И еще вспомнила Кирилла, с которым судьба меня свела в тяжелую годину, когда я едва держалась на плаву, затягиваемая в пучину горя, а холодные, черные волны отчаяния перехлестывали через мою голову, и если бы не его рука, протянутая во-время, и не его ободряющие слова: «Наталья, ты сильная, ты все сможешь!», пропала бы я, а вот надо же: где очутилась — поди сам Кирилл, с его положением и связями жены, здесь еще не бывал!
Я находилась почти в таком же состоянии эйфории, какое испытала, когда мой сын появился на свет. Нас рассадили по минивэнам, и мы отправились в путь. Был вечер, уже стемнело, но дорога ярко освещалась многочисленными фонарями и указателями, так что все постройки на обочинах было видно довольно хорошо. Меня поразили огромные «грибы» с тонкими длинными ножками и толстыми шляпками, разбросанные по бескрайней темной равнине, только огни домов, как светлячки, парящие над лугом, мерцали то здесь, то там. Казалось, что прибывшие из глубин космоса инопланетяне засеяли эту чужую землю привезенными с собой спорами фантастических гигантов. Увы, все имело вполне прозаичное, земное объяснение: это были водонапорные башни.
Удивила и протестантская церковь: оказалось, что это огромное, одно-двух-этажное современное здание, расположенное на склоне холма, недалеко от реки. Оно скорее напоминало какой-нибудь дворец культуры или клуб, а не религиозную постройку. Оно, действительно, представляло собой некий культурный комплекс, в котором был молельный зал, где по праздникам и воскресеньям проводились часовые службы, целых три, одна за другой — чтобы прихожане могли выбрать удобное для себя время и не толпились в тесноте и духоте, испытывая раздражение и неудобство вместо религиозного экстаза и смирения. Помещений в здании было множество: и для занятий хоров (младший состоял из двух-пятилетних крох, а старший из абсолютно седых девяностолетних матрон — язык не поворачивается назвать их бабулями, между этими двумя было еще штук шесть — для разных возрастных групп), и для нескольких спортивных секций — настоящие залы, просторные и оснащенные всем необходимым инвентарем. Здесь же находилось несколько групп детского сада — от грудничков, чьи матери вынуждены были работать, до деток, стоящих на пороге школы. Была здесь и огромная библиотека со множеством книг, не только религиозного содержания, но и вполне светских. А обилие кружков могло удовлетворить самые разнообразные вкусы и интересы. Естественно, у женщин был свой клуб, у молодежи свой, да и джентльмены не были обижены. Всем находилось место и занятие по сердцу и карману, никто не чувствовал себя нежеланным или лишним. Думаю, что, если бы наши православные приходы так же радели о своей пастве, то у нас в стране, при нашей-то тяжелой и безрадостной жизни, поголовно все население не вылезало бы из храмов, обретая там понимание и утешение.
В церкви собрались наши старые знакомые и те, пока неизвестные нам люди, которые захотели поселить в своих домах гостей из далекой страны. Меня обступили со всех сторон уже посетившие Россию счастливчики, каждому не терпелось узнать о том, как обстоят дела у их бывших хозяев и друзей. Не успевала я ответить на один вопрос, как тут же слышала еще десяток из
разных уст. Все это было вполне естественно, только немного несвоевременно, ведь меня ждала Марджори, она даже вышла на улицу, несмотря на мороз — так ей хотелось поскорее увидеться и обняться со мной: мы, действительно, соскучились друг по другу. Делегация уже успела занять приготовленные стулья, а меня все рвали на части любопытные. Я понимала, что пора было начинать вечер знакомства и расселения, но в задержке моей вины не было. В конце концов, в приглашении не говорилось ни единого слова о том, что мне предстоит переводить — нас троих позвали в гости в знак благодарности за ту работу, которую мы проделали, принимая их группы у себя. Правда, Ольга не участвовала в организации их визитов, но зато ее муж работал в оборонном институте и имел доступ к государственной тайне — думаю, именно это обстоятельство привлекало американскую сторону, ведь в те годы еще не все секреты были проданы врагам нашими высокопоставленными лицами.
И вот я, в очередной раз пытаясь вырваться из кольца окруживших меня людей, слышу резкий и злобный окрик: «Natasha!» Первая мысль, промелькнувшая у меня в голове: «Таким тоном, должно быть, отдавал приказы Дяде Тому его хозяин-рабовладелец». Потом ощущение ожога, как от удара хлыстом и обида: разве так мы разговаривали с приехавшими к нам гостями! Да уж: русский человек наизнанку вывернется, снимет с себя последнюю рубаху, чтобы гостя уважить, а здесь нас ожидали с опаской и брезгливым интересом (те, кто еще не бывал в России и не имел возможности почувствовать наше гостеприимство и хлебосольство). И я сразу поняла, кому мы были обязаны этим недоверием и даже пренебрежением: эта дама по документам числилась бывшей учительницей, давно вышедшей на пенсию, и возглавившей комитет по обмену делегациями с нашим городом. По всей видимости, она сотрудничала с ЦРУ, потому что ей беспрекословно подчинялись и очень боялись ее не только прихожане, но и сами священники. Куда бы мы не приезжали во время визита, после разговора с американцами, рассказа о нашей Родине, ответа на многочисленные вопросы, задаваемые с искренним интересом — повсюду я слышала одни и те же слова: «Оказывается, русские - такие хорошие люди, веселые, доброжелательные, ничем не отличаются от американцев, а нам говорили совсем другое о них!»
Думаю, что для зарождения лучшего взаимопонимания и доверия между нашими народами, такие поездки и встречи обычных людей, простых тружеников принесли гораздо больше пользы, чем официальные визиты высокопоставленных чиновников. По-видимому, такое развитие отношений не соответствовал задуманному сценарию, поэтому Хелен, наш Цербер, неизменно окатывала ледяной водой своих соотечественников, в чьих сердцах загорелся огонек дружелюбия к тем, кого они привыкли считать врагами всю свою жизнь. Она неизменно бросала в толпу одну и ту же фразу: «Никакие они не добрые — они все перегрызлись между собой в собственной стране!» Где она успела подметить эту российскую особенность — мне неведомо, тем более, что ее у нас только что не облизывали, да и ссор никаких я ни разу не слышала, даже выяснения отношений. Здесь она всегда была приторно любезна, внимательно слушала, расспрашивала обо всех сферах нашей жизни, о настроении людей, об отношении к разным политическим партиям — видимо, собирала материал. Сотрудники клуба сразу заподозрили, что она прекрасно понимает все, что говорится вокруг нее на русском языке, хотя она все время сожалела о том, что не знает ни единого слова.
Наконец все перезнакомились и разъехались по домам, нас с Ольгой взяла к себе на постой Марджори. У нее был довольно большой двухэтажный дом с четырьмя спальнями на втором этаже, а на первом располагались огромная гостиная, просторная столовая и вместительная кухня. Когда-то в этом доме проживала большая семья: родители и трое детей, но потом муж умер, причем, был еще довольно молод — всего 54 года, а дети выросли и разлетелись по разным городам и штатам. У двоих были ребятишки-школьники, так что Марджори была бабушкой троих внуков, но больше всех любила младшего, который пока жил в этом же городе, оставшись с матерью после развода родителей. Им предстояла скорая разлука, потому что мама снова вышла замуж и родила очаровательную дочку, но у нового мужа что-то не заладилось с работой здесь, и они готовились к переезду в его родной штат, расположенный в тысяче миль от дома бабушки. Внук оставался единственной ниточкой, которая удерживала Марджори в этом городе, поэтому она уже начала запасаться коробками, готовясь переехать поближе к старшей дочери, у которой не было семьи, но жить планировала в отдельном доме, где-нибудь на соседней улице, чтобы не мешать друг другу. Сын, любитель природы и уединения, поселился в горах, купив себе небольшой участок земли, на котором сначала смастерил хижину, состоявшую из одной комнаты, но каждое лето пристраивал то кухню, то веранду, то еще одну комнату, расширяя свои владения, чтобы со временем принять своего подросшего отпрыска в просторном доме: мать согласилась отдать мальчика отцу, когда ему исполнится тринадцать лет.
В соседнем штате жила младшая дочь, у нее личная жизнь тоже не сложилась: прожив с мужем несколько лет и родив сына и дочь, она предпочла все-таки с ним расстаться и воспитывать детей в одиночку — каким же надо быть человеком, чтобы женщина на это решилась, ведь он не был ни пьяницей, ни наркоманом. Жилось ей нелегко, постоянной работы не было, поэтому Марджори ей старалась помогать материально. В Америке не принято поддерживать взрослых детей — считается, что они сами несут ответственность за свою жизнь, поэтому должны с детства проявлять самостоятельность и целеустремленность, чтобы получить востребованную профессию и заработать много денег. Деньги — вот, что самое главное в США, только деньги, которые открывают широкие возможности на пути к еще большему богатству, дающему власть над другими людьми.
Марджори в этом плане, как и во многом другом, была не похожа на рядовых американцев, она не молилась Золотому Тельцу, для нее гораздо важнее были человеческие чувства и привязанности. Она довольно поздно вышла замуж и родила детей одного за другим. Наверное, как и я , она так долго этого ждала, что дети были в ее жизни главной ценностью, поэтому в свои семьдесят пять лет она продолжала помогать и дочери, и сыну, стараясь хоть как-то облегчить их жизнь. Да, она была воистину неординарной женщиной, способной на глубокие чувства и благородные поступки! Ей хотелось порадовать близких, побаловать их. Сколько подарков она накупила моим детям: каждый день, возвращаясь домой поздно вечером, я находила на своей кровати очередные сумочки, пеналы, фломастеры. Она и одежду попыталась купить, прочитав мой список, составленный дома, но я сразу же пресекла эти попытки, каждый раз возвращая деньги по чеку, ведь она и так меня очень выручала — мне было некогда бегать по магазинам.
Группа оказалась непростой: только четыре женщины и десяток мужиков, причем почти все начальники, привыкшие командовать подчиненными, гонористые и избалованные. Организаторы поездки, видимо, наобещали им золотые горы, а в семьях их не очень-то радушно принимали: утром наливали стакан пустого чая, не предложив даже простого бутерброда, ведь церковь никому ничего не платила для того, чтобы угощать квартирантов, а американцы привыкли считать каждый цент, поэтому не собирались тратиться на каких-то русских. Злые от постоянного голода громадные мужики стали мне жаловаться, ведь они-то заплатили за поездку о-очень большие деньги, да еще привезли кучу дорогих подарков: расписные самовары, огромные полутораметровые павловские шали, палехские лаковые шкатулки, изделия из янтаря — все, что в Америке стоит довольно дорого. Почему-то все решили, что, раз я свободно говорю по-английски, значит, должна решать с хозяевами все возникшие проблемы. Оказалось, что у одного расстройство желудка, у другого разболелся зуб, а у третьего все время болит голова. Русской бабе своего мужика приходится всю жизнь нянчить, а тут на моем попечении оказался целый десяток — вот счастье-то привалило! Наконец, они меня буквально скрутили, требуя решить их проблемы, пришлось мне пойти на неприятный разговор, который привел к неожиданным результатам.
История моих ошибок. Глава 56
Жанна Тигрицкая
Если бы у самолета были педали...
Как странно все-таки устроена человеческая психика: зачастую мы отказываемся принимать очевидное и тешимся какими-то грезами и несбыточными мечтами, как обессиленный жаждой путник вдруг видит посреди раскаленной пустыни прохладный оазис на берегу лазурного озерца, в которое ниспадают с утеса тугие, прозрачные, как хрусталь, струи воды - и он из последних сил ползет к этому изумрудно-зеленому раю, чтобы укрыться в густой тени разлапистых пальм, обрамляющих водоем, как густые девичьи ресницы, опушающие прекрасные глаза. Но увы! - его ждет горькое разочарование, ведь все это — только мираж, нарисованный его воображением, а на самом деле вокруг лишь песчаные барханы уходящей за горизонт бескрайней и безжизненной пустыни.
Наверное, по своей природе все люди первоначально были оптимистами, хотя за тысячелетия беспощадной борьбы за выживание многие растеряли это первобытное качество и стали реалистами - все-таки не зря наш вид называется Homo Sapiens -Человек Разумный. У некоторых, однако, могла произойти некая мутация, превратившая их в законченных пессимистов, которых в наше время прямо-таки пруд пруди. А я попала в третью группу — недоразвитых: тех, кто не сумел приспособиться к новым условиям, не вынес никаких уроков и продолжает взирать на окружающий мир с детским восторгом и удивлением — почему люди совершают такие чудовищные и жестокие поступки по отношению к ближним, разве не легче было бы всем, если бы мы помогали друг другу совершенно бескорыстно. Утопия, конечно, но такой мир был бы совсем другим — должно быть, он мог бы именоваться раем!
И я попала в капкан таких же заблуждений, ведь моя жизнь никогда не была легкой: сначала безрадостное детство с бесконечными скандалами и побоями - одиночество ребенка,отвергнутого детским окружением из-за своего физического недостатка и лишенного материнской любви. Потом юность, полная унижений и оскорблений развратного папаши, который привык всех мерить на свой аршин. Была короткая передышка, когда чаша моей жизни наполнилась до краев любовью и пронзительным счастьем, которое, конечно же, не могло длиться вечно, поэтому судьба не замедлила напомнить о себе и нанесла беспощадный смертельный удар, забрав моего мужа. И опять одиночество, только еще более страшное и выматывающее душу: так человек, привыкший жить в полумраке подвала, вдруг однажды попадает в прекрасный сад, залитый щедрым солнцем: он сначала жмурится, ведь яркий свет режет глаза, а привыкнув, жадно подставляет лицо под дождь сверкающих лучей, но, каким же пугающим и темным кажется родное гнездо после возвращения! Как горько осознавать, что существует другой мир, радостный и светлый., а ты вынужден пребывать в холоде и мраке, ежась и сжимаясь в комок от охватывающего душу отчаяния! Мои неудачные браки наполнили жизнь такой горечью, порой казалось, что несчастья и одиночество никогда не кончатся, что на всем белом свете я самая невезучая, но тут встретился на моем пути Алеша, которому я могла помочь, ведь его ситуация была еще хуже, и в этом я нашла смысл своей жизни, за что судьба, видно, решила смилостивиться надо мной, подарив мне моих детей, не только не дав мне превратиться в законченную пессимистку, а, наоборот, водрузив еще более розовые очки на мой курносый нос.
Вот и Америку я представляла себе некой сказочной, волшебной страной, где люди живут спокойно и счастливо, не ведая печалей и потерь, зависти и злобы, с открытыми сердцами, всегда готовые помочь ближнему — именно такой карамельный образ рисовало наше телевидение в конце двадцатого века, а личный контакт с жителями этой райской обители только утвердил меня в этом представлении, ведь они без устали твердили о том, что во всем следуют заповедям Господним, а значит, любят ближних, как самих себя. Когда живешь в непрекращающейся борьбе с разнообразными трудностями, в холодном и не больно-то сытом доме, и вдруг, проснувшись ярким зимним утром, видишь, что выпавший ночью мокрый снег облепил все деревья, превратив их в ослепительно белые, фантастически красивые создания, от которых невозможно оторвать взгляд, сердце заходится от восхищения и преклонения перед великолепием и магией такой чистоты и совершенства. И ощущаешь себя каким-то неполноценным существом, уродливым и убогим, оплакивая свою примитивность — но тут набегает ветерок и расставляет все по своим местам, стряхивая снег и обнажая корявые ветки, голые и черные — одним словом, обыкновенные. Когда придет срок, их почки набухнут, и они покроются листвой, которую сбросят под натиском осенних холодов — и все это простая, реальная жизнь, в которой добро соседствует со злом, красота с уродством, а благородство и самоотверженность — с подлостью и вероломством.
Мне хватило всего двух часов, чтобы понять, что образ, сложившийся в моем мозгу, не имеет ничего общего с настоящей Америкой, и что некоторые люди, клявшиеся нам в дружбе и искреннем желании помочь нашей стране, оказались банальными лжецами и лицемерами. Конечно, это не относится ко всем американцам — простые обыватели были готовы подружиться с бывшими противниками, только за такими доброхотами следило неусыпное око Хелен, а в ее лице очень могущественной организации, перед которой трепещет все население страны.
Чтобы у читателя не сложилось неправильное впечатление о тех людях, с которыми меня свела за океаном судьба, наверное, пришла пора рассказать о самых ярких прихожанах этой протестантской церкви. О Марджори я уже написала достаточно много. Осталось только упомянуть о некоторых удивительных совпадениях в наших судьбах: имя ее младшей дочери звучит почти так же, как мое, и родились мы с ней в один день, только я на несколько лет старше. Мой сын появился на свет в Рождественский сочельник, а ее — на следующий день, естественно, на двадцать с гаком лет раньше, ее старшая дочь и мой отец праздновали именины одновременно, а моя мать отмечала свой день рождения ровно через месяц после Марджори. Мистика, да и только!
Первое место в этом списке занимает подруга Марджори Элизабет, благородная старая дама, очень воспитанная и доброжелательная, разумная и терпимая, достойная самого искреннего уважения не за многомиллионное состояние, а за простоту и человечность, за ее золотое сердце. Я уже упоминала о том, что земля, на которой выстроили новую церковь, была приобретена ее покойным мужем и подарена приходу. Участок был довольно большой: на нем поместилось и просторное здание храма, и место для парковки — ведь в США не ходят пешком, разве только в больших городах до метро, чтобы не стоять в автомобильных пробках. С одной стороны постройка казалась одноэтажной, а с обратной, обращенной к реке, видно было, что, на самом деле, яруса два, просто дом таким образом вписывался в холмистый берег, полого спускавшийся к небольшой речушке. Между церковью и водоемом была широкая лужайка, засыпанная снегом зимой, и ярко зеленеющая аккуратно подстриженным разнотравьем летом. Конечно, вся паства испытывала глубочайшую признательность семье Элизабет за столь роскошный и щедрый подарок, поэтому она неизменно входила в состав комитета, управляющего всеми делами в приходе, и имела там решающее слово. К сожалению, ей было уже под восемьдесят, и она собиралась оставить свой дом и переехать в фешенебельный «приют» для престарелых богачей, ведь в США не принято, чтобы взрослые дети брали на себя заботу о старых и немощных родителях — вот они и заканчивают свою жизнь в богадельнях. Кто знает, посмела ли бы Хелен вести себя так агрессивно и разнузданно, если бы Элизабет не покинула свой дом и не отошла от церковных дел.
Еще одна женщина, довольно молодая — лет тридцати пяти, по имени Кэрри тоже играла заметную роль в развитии и углублении наших отношений, потому что ее муж-бизнесмен спонсировал программу поездок прихожан в Россию. Видимо, он жертвовал немало средств, но был чрезвычайно занят, руководя своей крупной фирмой, осуществлявшей поставки офисного оборудования клиентам, поэтому уполномочил жену присматривать за тем, как и на что расходуются выделенные им суммы. Думаю, что это она настояла на моем приглашении в США, хотя инициатива могла исходить и от Элизабет, которая подхватила идею моей американской мамы. Кэрри еще во время первого визита в наш городок отметила меня своим вниманием, была очень, я бы даже сказала, ласкова со мной, доверительно рассказывала о своей дочери, хвалила все туалеты, сшитые моими руками, и даже подарила мне флакон французских духов — то есть явно демонстрировала желание подружиться. И мне она понравилась, поэтому я с ней тоже обсуждала проблемы, связанные с воспитанием детей, да и многое другое, общее для всех женщин. Я узнала о том, что ее муж миллионер только, когда приехала в Штаты и пришла к ним на обед.
Были еще две семьи, активно участвующие в сотрудничестве с Россией, причем обе дамы носили имя Мэри, только одна работала медицинской сестрой в огромной больнице, а другая — учительницей в начальной школе. Нас пригласили в гости в оба дома, но мне больше понравилась атмосфера преподавательницы — видимо, сказалась корпоративная солидарность. Нас, вообще, приглашали в гости каждый вечер, если не было мероприятия в церкви, поэтому у меня была возможность посмотреть, как живут в США люди с разными доходами. Дом — это визитная карточка американца, свидетельство того, как он преуспел в жизни, поэтому еще одна моя приятельница, работавшая бухгалтером, очень переживала, что ей приходится жить с мужем и двумя маленькими детьми в «дуплексе» - двухэтажном доме на две семьи, естественно, с разными входами, но все-таки имеющим одну общую стену между квартирами соседей. Они не могли себе позволить купить дом поприличнее, потому что ее муж-программист потерял работу, так как его фирма закрыла свой филиал в этом городе, и нужно было переезжать в другой штат, на новое место, чтобы сохранить должность. Однако Бэтти не захотела менять место жительства по каким-то своим причинам, вот они и маялись уже семь месяцев, живя только на ее зарплату. Джек, ее муж как-то пооткровенничал со мной, сказав, что его жена — редкая женщина, потому что их эмансипированным дамам даже в голову не придет содержать мужа на свои деньги, но они женились по любви, поэтому делили и радости, и печали пополам.
Бетти познакомила меня со своим бывшим школьным учителем по имени Оливер, Олли — как он сам представился мне. Олли управлял одним из минивэнов, которые забрали нас из аэропорта, и когда мы подъехали к зданию церкви, вдруг довольно грубо спросил меня: «А ты по-английски-то хоть разговаривать умеешь, а то мы тут уже насмотрелись на ваших переводчиков, которые языка совсем не знают: рассказываешь им что-нибудь, рассказываешь - а они смотрят на тебя пустыми глазами, потому что ничего не понимают!» Я сначала обалдела от такого хамства, а потом разозлилась и ответила довольно грубо: «Что же вы своих, хороших не приглашаете поработать здесь, да и с собой в Россию не берете, если мы такие плохие специалисты? Наверное, у вас и таких-то нет!» У мужика челюсть отвалилась и ударилась об асфальт, а я повернулась, взметнув полами своей красивой шубы, и была такова!
Видно, так я его поразила, что с того дня он стал не просто моим хорошим знакомым, а самым настоящим верным поклонником, моей тенью, возникавшей повсюду, где нам предстояло появиться.
Текст взят с http://www.litens.narod.ru/
