Соседями по квартире у них оказалась многодетная семья, так что и на общей кухне места не было совсем. К ним часто приезжали по выходным однокурсники, чтобы провести два дня на природе, искупаться и позагорать, сделать шашлыки и погонять мяч. Они иногда и меня приглашали с собой, а я с радостью соглашалась. Особенно часто, а, вернее, еженедельно, у них бывала семейная пара, отправившая ребенка к родителям и развлекавшаяся на полную катушку, поскольку имели сумасшедшие, по тем временам, деньги (папа супруга был директором крупного пищевого комбината). Выросший в торгашеской семье, сыночек был откровенным хамом, но жена безропотно все сносила, потому что была сиротой и не имела за душой ни копейки -так объяснила подруга.
Мне ее было очень жаль — я и сама как бы осталась никому не нужной сиротой после смерти мужа. Никто не приглашал меня ни на какие праздники или дни рождения, ведь все приходили с мужьями, а я была одна. Особенно меня поразила мама близнецов, которая отвадила меня от дома буквально за полтора-два месяца. Ни одна из знакомых не любила своего мужа, но каждая крепко за него держалась, боясь лишиться стабильности и удобства, к которому привыкла. Да и общественное мнение в те годы было безжалостным и ханжеским: считалось, что, если женщина одинока, то она, обязательно, шлюха. А если у нее есть законный муж — она практически святая и, несомненно, безгрешная. Поэтому замужние «высокоморальные» дамы брезговали общением с «развратными» одиночками. Истинная причина того, что мои новые знакомые не погнушались мной, скоро открылась: осенью погода испортилась, и навещавшие их компании перекочевали в мою квартиру. Причем народу набегало немало, они привозили с собой вино и пиво, немного закуски, но при этом
беззастенчиво распахивали настежь мой холодильник и выметали оттуда все подчистую.
Довольно скоро они так освоились в моем доме, что просто перестали меня замечать. Как-то произошел просто возмутительный случай. Прошло полтора года после Сережиной гибели, стояло довольно холодное и сырое лето. Опять к моим знакомым приехали друзья, среди которых была неизвестная мне пара. Оказалось, что их бывшая однокурсница выходит замуж за преподавателя, у которого они все когда-то учились. Как обычно, накрыли на стол, оживленно обсуждали предстоящую свадьбу, говорили тосты, дружно выпивали, снова подливали — всем, кроме меня: они просто меня не видели, как будто я была из прозрачного стекла. Незваные люди ввалились в мой дом, уселись за мой стол, вывернув наизнанку мой холодильник, пили, ели, разговаривали, абсолютно игнорируя меня, которой еще предстояло вымыть за ними гору посуды и убрать квартиру. Я была прислугой, которой позволили присесть за уголок барского стола, очевидно, чтобы оказаться под рукой в нужную для обслуживания минуту. Мне стало так горько, я потихоньку встала и ушла на кухонный балкон покурить.
От обиды слезы потекли из глаз, чувство одиночества и ненужности никому в этом мире душило меня. Вдруг сзади послышался голос: «Я не помешаю? Разрешите мне покурить с вами.» Это был их преподаватель, он же будущий муж их подруги. Я кивнула, хотя видеть никого не хотелось. Он выглядел лет на 35, то есть был значительно старше всей компании, и, по-видимому, умнее и наблюдательнее, потому что сразу сказал: «Вы их, пожалуйста, простите: они не понимают, что ведут себя бестактно и некрасиво, это все издержки воспитания и недостаток культуры. И не стоит из-за этого плакать». Я ответила, что плачу не из-за хамства, а потому что мне вообще жизнь не мила. Тогда он деликатно поинтересовался: «У Вас что-то случилось? Я сразу заметил, что Вы очень грустная» Пришлось сказать о постигшем меня горе. Абсолютно чужой человек вдруг принял мою боль близко к сердцу, стал утешать меня, расспрашивать о Сереже, о том, где живут мои родственники и, поняв, что я осталась совершенно одна, вдруг вынул из кармана небольшой бумажный листочек, что-то на нем написал и протянул мне, сказав: «Это мой домашний и рабочий телефоны, но лучше звоните домой. Я приглашаю Вас вместе куда-нибудь сходить: на выставку, в театр, кино или просто погулять — куда захотите. И не могли бы Вы дать мне свой телефон?» Я отказалась наотрез, спросив: «А как же Ваша невеста? У вас ведь скоро свадьба!» В этот момент появилась моя приятельница, бесцеремонно подхватила его под руку и увела в комнату, затем вернулась ко мне и начала меня отчитывать, причем на повышенных тонах: «Как тебе не стыдно отбивать чужих мужиков! Я сразу заметила, как он на тебя смотрит!» Бесполезно было объяснять, что, даже если и смотрит, то это он, а не я — значит, ее однокурснице надо задуматься, стоит ли выходить за него замуж, а мне он вообще не нужен. Вскоре они собрались и ушли, очень недовольные.
И еще был случай, когда я не оправдала их надежд. Их хамоватый дружок, видно, учился неважно, потому что его распределили в какой-то забытый Богом городок, а уезжать из Москвы уж очень не хотелось, вот мне и предложили сделку: он разводится со своей женой, заключает со мной фиктивный брак, я его прописываю в свою квартиру, а полученная подмосковная прописка позволяет ему построить кооператив. За оказанную услугу мне предлагалось денежное вознаграждение, рублей 500-600 — моя полугодовая зарплата. Но я отказалась наотрез, поскольку играть с законом не собиралась, да и паспорт свой пачкать ненужными печатями не хотела. К тому же, уже успев с ними немного познакомиться, я не спешила им доверять.
Ребята вообще оказались непорядочными в денежных вопросах. В то время были очень популярными «черные кассы взаимопомощи»: собиралось двенадцать человек — по количеству месяцев в году, составлялся список и тянулся жребий: кто и когда получит собранную сумму. Дважды в месяц, в аванс и получку, каждый сдавал по пять рублей в общий котел, то есть ежемесячно вносился десятирублевый взнос, и один человек получал накопленные всем коллективом 120 рублей. Зарплата моя была нищенской: меня, конечно же, обманули при оформлении на работу, сказав, что пока такой ставки нет, поэтому до нового года придется получать всего сто рублей, значит, после вычета налогов около девяноста, а после гибели мужа начальство уже и не хотело вспоминать о своем обещании. Молодежь вся получала тогда мало, но помогали родители, потому что к сорока годам, обычно, люди уже достигали каких-то определенных карьерных высот, то есть зарплата была такой, что можно было себе позволить и квартиру прилично обставить, и автомобиль купить, и дачку обустроить и выросшим детям помогать.
Так жили все мои знакомые, получавшие помощь от родителей. Все, кроме меня: моя мама ежегодно отдыхала на самых престижных и дорогих курортах, даже в Карловы Вары ездила, будучи обыкновенной учительницей. Одежду в магазинах она никогда себе не покупала — шила на заказ у портнихи, обслуживающей жен областной элиты. Да и еженедельно закатываемые пиры — это тоже было дорогое удовольствие, поэтому помогать мне она не могла, да и не хотела. Вот и пришлось мне тоже вступить в эту кассу, чтобы накопить себе денег на покупку импортной швейной машины, которая как раз стоила 120 рублей. Наконец наступила моя очередь, но, поскольку я работала в другом институте, то эти самые ребята, которые и собирали со всех взносы, должны были занести мне всю сумму домой. Уже открывая дверь в свой подъезд, я вдруг услышала голос Игоря: «Наталья, хорошо, что я тебя встретил — забери деньги.» Я попросила: «Давай поднимемся в квартиру, и там отдашь — ну не на улице же их считать!» Он ответил: «А чего там считать: все сдали по списку». И я ему поверила и взяла скрученную из купюр трубочку. Удар ждал меня дома, когда я взялась пересчитывать деньги: там не хватало шестой части — ровно двадцати рублей, тех, которые они сами не вложили, потому что только в их семье играли в кассу двое. Для меня эта была огромная финансовая потеря и не меньшее разочарование в людях, способных на такой низкий поступок. Наутро все заметили мое расстроенное лицо, потому что с мечтой о хорошей швейной машине со множеством операций и приспособлений мне пришлось расстаться. Когда я рассказала о том, что случилось, они в два голоса стали утверждать, что это не их вина, они собрали все деньги, а я их просто потеряла в подъезде. Конечно, это было вранье, ведь не зря деньги так туго скрутили, да и всучили на бегу, на улице, не дав возможности пересчитать купюры. Как раз в это время, проездом из очередной командировки, в Москве появилась мама, и, наверное, мой удрученный вид не смог оставить даже ее равнодушной: узнав, в чем было дело, она мне подарила украденные у меня «друзьями» двадцать рублей, и я смогла через Верину приятельницу купить себе хорошую машинку, которая уже более тридцати лет обшивает всю мою семью и даже некоторых близких знакомых.
Осенью моего первого, проведенного в одиночестве года, я познакомилась еще с одной семьей. Девочки из институтской библиотеки представили мне новую сотрудницу, которая недавно переехала в наш городок. Неожиданно выяснилось, что Ира снимает квартиру в моем доме, она прибыла вместе с мужем и дочерью-школьницей из провинции, по протекции каких-то высокопоставленных знакомых, узнавших, что у нас развернуто большое жилищное строительство, а, значит, можно, подсуетившись, урвать квартирку неподалеку от столицы. Надо сказать, что таких троеруких, у которых две руки были обычными, а третья мохнатой (то есть имелись полезные связи), в городке было значительно больше, чем молодых и не очень специалистов, призванных послужить развитию советской науки. Как злокачественная опухоль, очень бурно разрастающаяся на юном, неокрепшем теле, забирает у него все необходимые для его нормального развития соки, так и эти самоуверенные «блатные», набежавшие со всех краев нашей необъятной Родины со своими многочисленными семействами, не только порасхватывали самые большие и удобные квартиры, но и позанимали все тепленькие местечки с приличными окладами в местных институтах, росших, как на дрожжах. Зачастую не имея ни малейшего представления о специфике работы в научных учреждениях, они пытались навязать распределяемой из вузов молодежи, кто — сталинские нормы поведения, кто — откровенное торгашество, но абсолютно все демонстрировали чванство и хамство присущее советским чинушам.
Ира была милой симпатичной миниатюрной женщиной лет тридцати пяти, немногословной,хозяйственной, мягкой — она умела расположить собеседника к себе. Ее дочка мне очень понравилась: она только начала учиться в школе, но оказалась очень разумной, сообразительной и серьезной — даже в шахматы играла, как взрослая. Мы с ней очень подружились, она ко мне часто прибегала, чтобы поделиться школьными новостями или спросить совета. Да и муж Ирины тоже, вроде, был не дурак: инженер, занимавшийся радиоэлектронными приборами, много чего знавший и повидавший. Правда, у него был один существенный недостаток, который перечеркивал все остальные достоинства: он был болтлив до безобразия, начав говорить, он уже не мог остановиться и напоминал фонтан, выполненный в виде человеческой головы с широко открытым ртом, из которого непрерывным потоком течет вода. Он совершенно терял счет времени, забывая о том, что всем завтра рано вставать и ехать на работу. Не обращая внимание на увещевания жены, на то, что люди откровенно зевают и уже давно его не слушают: он, как тетерев на току, слушал себя сам и получал от своей болтовни огромное удовольствие, не считаясь ни с кем. Впрочем, видимо, после очередной взбучки, полученной от Ирины, он какое-то время оставался паинькой, поэтому я к нему относилась как к чему-то неизбежному, с чем приходится мириться, чтобы не потерять подругу, к которой я так привязалась.
Ира очень переживала, что вернется дед, хозяин съемной квартиры, который поехал погостить у дочери, и их выгонит. Я ее все время успокаивала, говорила, что на улице они не останутся, перекантуются до сдачи нового дома у меня: они будут жить в комнате, а я поселюсь на кухне, надо же было помочь близкому человеку. Но тесниться в моей квартире не пришлось: они сначала сняли двушку в моем же доме а потом получили свое жилье, правда, только через четыре года, и все это время мы дружили так крепко, как будто были сестрами. У меня от Иры не было никаких секретов, она знала обо мне абсолютно все, чем прямо-таки виртуозно воспользовалась, как только при моем активном участии устроилась в новом гнездышке. Отшила она меня расчетливо и подло, прекрасно зная, куда можно нанести самый болезненный удар. Но всему свое время. А пока мы ужинаем по очереди: один вечер у них, один — у меня, пьем из одной чашки, едим из одной тарелки — ближе людей не бывает. Общение с Ириной семьей избавило меня от гнетущего, почти физического, ощущения одиночества, дало иллюзию семьи, особенно участие в жизни ее дочки, которая росла и менялась на моих глазах.
Я перезнакомила Иру со всеми, кто меня окружал, у нас как-то незаметно образовалась женская компания, состоящая из шести-семи постоянных членов, но иногда разрастающаяся до десяти и более человек, когда присоединялись приятельницы, или ко мне приезжали мои московские знакомые. Мы стали шутливо именовать себя «женским клубом», который собирался у меня дома по выходным. Мы сплетничали, обсуждали новости, жаловались на начальников, говорили о тряпках, жены мыли кости своим мужьям, советовались, делились кулинарными рецептами и выкройками. Девчонки отрывались, оставив мужиков на хозяйстве и посадив им на шею детишек, чтобы полнее ощутили, какова она, жизнь советской женщины! Я пекла пироги, мы пили чай, все казались довольными, но, переступив порог моего дома и едва закрыв за собою дверь, верные подруги начинали перемывать мои кости, причем, каждая считала своим долгом проинформировать меня о вероломстве других, а те, в свою очередь, предупреждали меня о неверности первых.
Вот оно — бабство в чистом виде. Я его ненавижу, но одиночество заставляет закрывать глаза на многие недостатки окружающих - ведь идеальных людей не бывает. Однако, необходимо помнить, что, чем больше мы терпим и прощаем людям их пороки, тем больше развращаем их, провоцируя на дальнейшую распущенность и вызывая неуважительное и просто потребительское отношение к себе. Как бы найти ту золотую середину, которая позволит и вволю поплавать в теплой водичке, и голову не замочить! И еще я очень жалею о том, что не дано человеку проникнуть в свое будущее, даже, когда он тонет в пучине горя, захлебываясь солеными слезами и не хочет больше жить, не веря в саму возможность перемены к лучшему. Вот бы в такой момент показать ему, что, если перетерпит, выстоит, то, может, очень скоро будет так счастлив, что все окружающие обзавидуются! Скольких самоубийств можно было бы избежать, сохранив не только молодые, неокрепшие, не умеющие противостоять и сопротивляться жизненным искушениям и испытаниям души, а еще здоровье и жизни их родных и близких, переживающих тяжелую утрату до конца своих дней. К тому же у спасенных появились бы со временем свои дети, внуки — и так по цепочке все дальше и больше. Если бы в те ужасные и жестокие годы мне бы показали на несколько минут мою будущую семью, моих обожаемых детей, насколько легче мне было бы перенести все уготованные судьбой испытания! Не разрушилось бы мое здоровье так рано, не постарела бы я прежде времени. Но зато я закалилась и набралась жизненного опыта, конечно, очень горького и обидного, но своего собственного, и научилась ценить тех редких людей, которые умеют чувствовать чужую боль и бросаются на помощь совершенно незнакомому человеку. Жаль, что в нашем мире их становится все меньше и меньше.
История моих ошибок. Глава 32
Жанна Тигрицкая
Зимние забавы.
Самым противным временем года для меня является осень, с ее промозглой сыростью, низкими серыми тучами, медленно и угрожающе надвигающимися на сиротливо нахохлившийся голый лес, трепещущий от ужаса перед грядущими холодами последними уцелевшими на ветвях листочками. Эти сизые тучи, похожие на бесконечные стада бегемотов, решивших, вслед за перелетными птицами, тоже мигрировать на юг, выглядят такими тяжелыми, будто сделаны из свинца, и могут в любую минуту свалиться на землю, погребая под собой все живое. Осенью я все время живу с ощущением грозящей невесть откуда опасности, которое бесследно проходит, как только земля покрывается первым снегом. Сережа мой, напротив, очень любил осень, когда весь день сеется мелкий докучливый дождик, и капли, повисшие на голых ветках, напоминают ландыши - торчащие из земли нежные стрелочки, украшенные крохотными фарфоровыми колокольчиками. Меня угнетает своим видом коричневая, безжизненная земля с желтоватыми подпалинами торчащей то здесь, то там сухой, клокастой травы, и мутными, грязными лужами, воду из которых не отваживаются пить даже уличные коты и бродячие собаки. Конечно, в самом начале осень бывает роскошно красивой, стараясь покорить поклонников своим ярким разноцветьем, подобно увядающей жеманнице, перестаравшейся с макияжем и пестротой нарядов, в тщетной попытке казаться все еще обольстительной и юной, хотя признаки старения уже давно бросаются в глаза.
Наверное, осень — идеальное время года для тех, кто совсем недавно обрел свою любовь и жаждет уединения и тепла одного-единственного человека, способного заменить собой весь мир. Тогда погода не имеет никакого значения, а любимые глаза способны ярче всякого солнца осветить самый мрачный день и раскрасить яркими красками самый унылый пейзаж. Да: любовь — это волшебство, которое не каждому дано познать в своей жизни, но тот, кому выпал этот счастливый билет, однако, в силу каких-либо обстоятельств, лишившийся его, никогда не забудет своих ощущений в восприятии окружающего мира: этого состояния полета, небывалого душевного подъема, прилива творческих и физических сил, поэтому будет вновь и вновь пытаться обрести его — и так до самого своего конца. Как сказано в Великой Книге: «Ищите — и обрящете!»
Ничего примечательного той осенью не произошло. На улице было зябко, поэтому на концерты и кино смотреть мы ходили в конференц-зал института. Меня избрали культоргом,так что я погрузилась в общественную работу — думаю, именно эту цель и преследовали те, кто меня рекомендовал в местком. Вера, которую я сразила наповал декламированием стихов на английском языке, записалась на двухгодичные лингвистические курсы, которые посещала по вечерам три раза в неделю. Соответственно, чтобы сын в это время был под присмотром, я в эти дни оставалась у нее ночевать. Кирилл, которого мы почти не видели ни летом, ни осенью, наконец, защитил кандидатскую диссертацию, что-то у него там не заладилось, поэтому он очень нервничал. Защита была закрытой, присутствовали только члены Ученого совета, заседали в кабинете у нашего академика. Как нам позже поведала его секретарша, все время, пока шла защита, Марина бегала взад-вперед по приемной, ломая руки — так сильно беспокоилась, что объект ее вожделения может провалиться. Но он оказался молодцом и выстоял, правда, подтверждения пришлось ждать полтора года — беспрецендентный срок! Видимо, от нервного перенапряжения Кирилл разболелся и даже попал в больницу, так что поздравить его с заслуженным успехом мы смогли только в декабре, когда они с Вадиком заявились к нам, веселые и беззаботные.
Мне было не до веселья: приближалась годовщина Сережиной гибели, мысли без конца возвращались к пережитому, бередя едва начавшую заживать рану. Работы было много, да и предстояло подготовить институтский новогодний вечер — теперь это была моя прямая обязанность. Конечно, мне никогда бы не удалось справиться с этим заданием, если бы не Вера и другие опытные люди, ежегодно принимавшие участие в проведении этого мероприятия. Наконец, все было готово к сроку: билеты распроданы, призы для лотереи закуплены, развлечения продуманы и обеспечены всеми необходимыми атрибутами. И тут выяснилась одна очень любопытная деталь: оказалось, что главный приз, неизменная бутылка импортного коньяка, всегда доставался кому-то из активных помощников. Делалось это просто: ведущему писали на руке нужный номер, и, когда разыгрывался коньяк, выкрикивали его, а не тот, что значился на бумажке, вытянутой из «шапки». Информация меня просто сразила, ведь год назад коньяк достался мне, и меня тут же пригласили в компанию, чтобы продолжить праздник в одной из комнат, в более интимной обстановке, только я отказалась, оставив им бутылку, ведь посчитала, что не я им нужна, а просто людям хотелось выпить. Теперь все повернулось на 180 градусов: мне подсунули этот «выигрыш», чтобы затащить на междусобойчик. Кому пришла в голову эта мысль — видимо, так и останется тайной, за давностью времен.
Встречать Новый год меня пригласила к себе Люба, работавшая в библиотеке института. Она совершенно не умела печь, поэтому попросила меня научить ее не в теории, а на практике. Конечно, я с радостью согласилась и честно отработала приглашение, потому что разных пирогов получилось много, да и качество не подкачало — муж Любы был в восторге и так хвалил мою стряпню, что больше в его присутствии меня в дом уже не приглашали, на всякий случай. По телевизору впервые показали знаменитый фильм про встречу Нового года в бане, и на душе как-то потеплело: появилась надежда, что все плохое уже позади, а впереди ждет счастье и удача. Вот с таким оптимистичным настроением я и начала следующий год.
Не успели мы выйти на работу после праздника, как мне вдруг предложили в месткоме отдохнуть по льготной путевке в хорошем подмосковном доме отдыха, ведь я не брала летом отпуск, так как ехать было некуда, да и не на что. Мать меня к себе не звала: она обиделась на мой отказ поменять квартиру на шикарную двухкомнатную в самом центре их города. Вместе с ней в техникуме работала жена главного архитектора области, они собирались выходить на пенсию и мечтали устроиться поближе к Москве. Дом проектировал он сам, поэтому планировка была роскошной, а метраж двухкомнатной квартиры превышал оный родительской трешки. Но меня этот обмен не устраивал по двум причинам: во-первых, я не хотела уезжать из своего городка и отрываться от столицы, которую очень любила, тем более, что могилу мужа я ведь не могла взять с собой. Над второй причиной можно было бы посмеяться, если не знать мою маму и ее отношение ко мне: она уже все решила за меня — в этой шикарной квартире поселится сестра с мужем, ведь она уже ждет ребенка, а я просто вернусь в свою десятиметровую комнатку в родительский дом! У меня, конечно, было какое-то расстройство психики после пережитого стресса, но, слава Богу!, с ума-то я не сошла. Мой отказ оскорбил и мать и сестру до глубины души, поэтому в отпуск меня не пригласили.
Пораскинув мозгами и послушав совета умных людей, а также заручившись обещанием Веры взять на это время к себе моего котика, я написала заявление на отпуск. Оно еще лежало у меня на столе, когда с дружеским визитом нас посетили Кирилл и Вадим. Увидев заявление, они стали расспрашивать, куда я собралась, и я им подробно расписала, какой это отличный дом отдыха (по словам побывавших там людей).Они поинтересовались, нет ли туда еще путевок, я сказала, что, по моим сведениям, есть, но только одна. Мы немного поболтали, потом вышли с Кириллом в холл покурить, чтобы не выстудить комнату проветриванием. Я спросила его, почему он так долго к нам не заглядывал, на что он, обидевшись, ответил, с видом ученого крота: «Если бы ты обладала ретроспективной памятью, то знала бы, что я готовился к защите диссертации. Да и Вадик чего-то заревновал и просил не захаживать к вам так часто, ты ведь, вроде, замуж за него собралась.» Я чуть не упала от таких слов! Мне хотелось убить этого самонадеянного придурка, которого я просто пожалела, потому и обещала вернуться к разговору о женитьбе через какое-то время. Кипя от злости, я объяснила Кириллу, как все было на самом деле, добавив, что даже если бы Вадик был единственным мужчиной на Земле, я бы, все равно, никогда за него не вышла, потому что он мне абсолютно не нравится, даже внешне не похож на мой идеал мужчины. Кирилл слушал меня очень внимательно, только мое бурное негодование немного развеселило его. Вдруг он спросил: «А я соответствую твоему идеалу?», и я, не задумываясь выпалила: «Да». Как это вышло — не знаю, если бы я хоть одно мгновение поразмышляла, то дала бы уклончивый ответ, чтобы не обнадеживать его. Но он, действительно, вписывался по всем параметрам в мое представление о настоящем мужчине — не только внешность, но и его ум, чувство юмора, интерес к искусству и литературе. И было еще что-то необъяснимое, находящееся за пределами восприятия человеческими органами чувств, - в его присутствии на меня находило какое-то умиротворение, отступала душевная боль, расслаблялись туго натянутые нервы. Конечно, он относился к тому же типу мужчин, что и Сережа, даже тембр голоса был настолько похож, что, когда он произносил мое имя по телефону, у меня глаза наполнялись слезами — как будто я слышала голос мужа, доносившийся до меня с другой планеты.
По просьбе Кирилла я не стала закатывать Вадику скандал, поэтому он даже не догадывался, что его обман раскрыт. Как только ребята ушли, я рассказала обо всем Вере. Она выслушала и расхохоталась: «Даю голову на отсечение, что они оба, только в тайне друг от друга, побегут в местком, чтобы забрать вторую путевку в этот дом отдыха.» Буквально через час мне перезвонили оттуда и сказали, что обе путевки в этот дом отдыха ушли, причем каждый претендент чуть ли не на коленях умолял, чтобы путевку отдали именно ему. Я спросила фамилии — да: это были наши знакомые, верные друзья, обстряпывающие свои делишки за спиной друг у друга. А мне предложили бесплатную путевку в Зеленогорск, под Ленинградом, где я никогда не бывала прежде, в тех же числах. Я, конечно, с радостью согласилась.
На следующий день я купила билет до Питера и отправилась в институтский медпункт за справкой о состоянии здоровья. Мне как раз выписывали этот документ, необходимый для вселения в пансионат, когда в амбулатории появился Кирилл. Он нисколько не удивился моему присутствию — наверное, видел в окно, куда я направилась - и попросил подождать его, пригласив меня по дороге зайти к нему, уже не помню, зачем. Я решила наказать Вадика за его обман, да и пощекотать нервы зазнайке Марине, поэтому пожаловалась Кириллу, что у меня очень скользкие сапоги. Удивительно, но он вдруг решил мне подыграть, галантно подставив локоток,на котором я тут же повисла. Так мы и вошли: под руку, чинно и благородно — Вадик стал похож на Пьеро, всегда готового оплакивать свою трагическую жизнь. "Откуда это вы, такие довольные?" - ревниво поинтересовался он. "Из ЗАГСа!" - радостно отрапортовал Кирилл, - "У нас теперь и документ с печатью есть!" Он, видимо, имел в виду медицинскую справку для пансионата, но Вадик подумал совсем о другом. Мы с Кириллом разыграли неплохой скетч, достойный профессиональных актеров, и я поспешила домой.
Отдохнула я прекрасно: Зеленогорск оказался живописным курортным местечком на Балтийском море. Особенно впечатлили громадные ели и сосны, окружавшие современное здание пансионата. Меня поселили в двухместный номер, соседкой оказалась милая девочка, студентка-второкурсница, Таня, жившая с родителями в Питере. Мы быстро подружились и везде ходили вдвоем, в Ленинграде мы побывали и в Эрмитаже, и в Русском музее, и еще кое-где. Расширить свой кругозор нам помешала погода: той зимой стояли 30-градусные морозы, а поскольку из-за моря влажность воздуха была высокой, а ветер настолько сильным, что продувал насквозь и шубу, и свитер — создавалось впечатление, что стоишь на Невском проспекте практически голая. У Тани еще не кончились каникулы, поэтому я пригласила ее посмотреть Москву, в которой она никогда не бывала. Теперь я водила ее по музеям и знакомила с достопримечательностями столицы. Наведалась я и на работу, где Вера рассмешила меня последними новостями: к ней после отпуска заходили ребята, конечно, выразили недовольство, посчитав себя вероломно обманутыми мной, ведь они просто обалдели, когда неожиданно встретились в доме отдыха. И еще поинтересовались, куда я подевалась на самом деле. Я тоже выслушала эти упреки, когда вернулась на работу. Но тут мне неожиданно пришлось уехать.
Моя мама так самоотверженно вкалывала, что ее группа почти всегда оказывалась лучшей в техникуме и награждалась туристической поездкой в один из городов Союза. В тот год они собрались в Ригу, и вдруг одна девочка заболела, все разъехались на каникулы, поэтому замену не нашли, и путевка пропадала - тогда мама, с разрешения директора, предложила поехать мне. Я попыталась отказаться, ведь только что вернулась из Питера, надо было опять кого-то просить приютить котика, да и денег у меня не было, но мать проявила настойчивость, и я согласилась. Ребятам я позвонила и сообщила, что уезжаю в Ригу, но утаила, что с мамой. Вадик чуть не зарыдал, стараясь выпытать у меня имя коварного соперника — они почему-то были уверены, что я еду по приглашению кавалера, а разубеждать их я не стала — игра продолжалась, к нашему с Верой большому удовольствию.
Рига не произвела на меня особого впечатления: мне не нравятся узкие улочки, вымощенные брусчаткой, река была серой, погода унылой. Да и сам город показался каким-то хмурым и пессимистичным. Понравился концерт органной музыки в Домском соборе и картины художника Пурвита, выставленные в местном музее, - уж очень виртуозно он передавал малейшие оттенки снега, в зависимости от времени суток и сезона, а также от того, каким был запечатленный день: солнечным или пасмурным. Там экспонировалось много полотен известных художников, в том числе Рериха, но мне почему-то запомнился именно снег, мастерски изображенный незнакомым живописцем. В качестве сувенира я привезла оттуда крохотную керамическую вазочку, которая через двадцать лет вдруг начала обрастать подружками, привезенными из разных стран, и образовалась довольно большая коллекция, насчитывающая почти 150 экземпляров. Мама мне подарила простенькое колечко из мельхиора с кусочком янтаря, которое почему-то только подтвердило подозрение ребят о том, что в Риге я была с ухажером.
Оставалась еще неделя отпуска, и мама настояла, чтобы я отправилась с ней в родной город, чтобы посмотреть на недавно появившегося на свет племянника, обвинив меня в равнодушном отношении к сестре. Вера меня отговаривала, и сама я не хотела ехать, но поддалась, о чем горько пожалела уже через час после отправления поезда из Москвы. Мать, видимо, так долго терпела и напрягалась, сохраняя доброжелательность в присутствии своих студентов, что до дома ее не хватило, и она начала оскорблять и унижать меня с первой минуты поездки, все время обращаясь за поддержкой к нашим попутчикам по купе — деревенской семейной паре. Ложь и вздорные обвинения, нагроможденные матерью, не произвели бы ожидаемого ей эффекта, окажись на их месте интеллигентные, разумные люди, которые, скорей всего, не только бы не стали поддакивать, а просто дали бы понять, что им это не интересно, а то и пристыдили бы ее. Но слова падали на благодатную почву — девственно чистый мозг наивных сельских жителей, которые были уверены, что любая мать всегда права, а дети обязаны подчиняться родителям в любом возрасте, поэтому они набросились на меня, обвиняя во всех грехах и поливая самыми крепкими непечатными выражениями. Я забилась на верхнюю полку и безутешно рыдала, вздрагивая всем телом. Наконец, тетка это заметила и сказала: «По-моему, она плачет.», на что мать спокойно отреагировала: «Да у нее муж недавно умер, вот она и рыдает. Не обращайте внимания!» При этих словах семейка впала в ступор, потом они начали чего-то бормотать извиняющимся тоном: «Мы ведь не знали, что же Вы не сказали и т.д.» Даже этих простых людей поразила изощренная и агрессивная жестокость моей матери, и они, тут же улеглись спать, видимо, устыдившись своего участия в этом кощунстве. Мне надо было выйти из поезда на первой же остановке и вернуться в Москву, но я уже настроилась посмотреть на племянника и хотела забрать кое-какие оставленные в родительском доме вещи, поэтому осталась, надеясь, что в присутствии зятя наша лицемерка не посмеет меня больше унижать. Ох, как же я ошиблась!
На последние гроши, оставшиеся от моих нищенских отпускных я купила всем членам семьи подарки, оставив, на всякий пожарный случай, денег на обратный билет на самолет и автобус, чтобы добраться до дома. Оставался при этом ровно один рубль, который не дал мне упасть в голодный обморок. Мы везли из Москвы много мяса, потому что в городе с ним были большие проблемы в магазинах. На рынке оно, конечно, продавалось свободно, но стоило дорого, хотя не понимаю, почему мать считала невозможным его там покупать: материально они жили неплохо, ведь зять был большим, по местным меркам, начальником с очень приличным окладом, да еще благополучно подворовывал, так что ни в чем себе не отказывал. Однако, еще в поезде мать меня строго-настрого предупредила: мяса у них не есть, потому что я могу им объедаться каждый день дома. Надо было видеть меня - высокую, по тем временам, женщину с весом худосочного подростка, чтобы понять, что я не только мясом не объедалась, а, вообще, жила впроголодь на свою нищенскую зарплату, из которой мне надо было и за квартиру заплатить, и котика накормить, и одеться, и проездной купить (пригородный), а также приобрести средства гигиены, лекарства, лампочки и т. д. Еще иногда хотелось фильм новый посмотреть, да подарок преподнести, когда звали в гости, так что на еду у меня оставалось в день не более полутора рублей. Другую работу с моей профессией я найти не могла: в то время даже учительницей в школу брали только по знакомству. Казалось бы — подработай, ведь молодая, сил хватит! Я и подрабатывала практически каждый день: то печатала ребятам статьи, то переводила что-то личное, всем заочникам и вечерникам делала контрольные по английскому, занималась языком с детьми знакомых, постоянно кому-то что-то вязала — только почему-то желающих заплатить за сделанную работу не находилось, все ограничивались словами благодарности и тут же отправлялись перемывать мои кости. Одна знакомая прямо сказала обо мне: «Она же дура: не умеет отказывать, а дураками грех не пользоваться!».
Едва мы переступили порог родительской квартиры, нагруженные мясом и прочими подарками, как вышедшая в прихожую сестра набросилась на меня почти с кулаками: «Что ты здесь орешь, ты не у себя дома! У меня ребенок спит!» Ребенку было всего три месяца, и спал он в самой дальней комнате, поэтому разбудить его было невозможно, это был лишь предлог, чтобы затеять скандал. Муж ее, правда, немедленно осек, и она ненадолго заткнулась, зато когда он ушел утром на работу, две мегеры налетели на меня вместе. Я в ужасе убежала из дома, прихватив с собой только сумку, набитую Сережиными письмами, которые уложила накануне. Никаких моих вещей больше в доме не оказалось: все распродали за копейки или просто выбросили на помойку, письма уцелели только потому что были далеко запрятаны в кладовке. Выбросили даже фотопленки с нашей свадьбы, хранящиеся у меня в письменном столе. Как можно было это сделать - ведь Сережи уже не было в живых, и эти пленки с его изображением были просто бесценным сокровищем для меня. Потому у них и не дрогнула рука — чтобы нанести удар побольнее. Украли все мои награды, исключительно редкие артековские значки, существующие в очень небольших количествах и стоящие сейчас сумасшедших денег. Все подгребли, ничем не побрезговали — чтобы духа моего в их доме не осталось!
Билетов на этот день в кассе не оказалось, как, впрочем, и на следующий, удалось купить только на третий день, оставшись с рублем в кармане. Куда было идти? Беспокоить знакомых не хотелось, вот и просидела весь день в булочной, пообедав тремя пончиками и стаканом чая. Вечером недалеко от дома встретила зятя, который, как оказалось, пришел с работы пораньше, потому что, прожив с сестрой почти два года, уже понял, с кем связался, и ожидал, что мне не поздоровится. Не застав меня дома, отправился искать на улице. Встретили нас злобным молчанием, но без оскорблений, я переночевала в своей комнате, а утром ушла из дома вместе с зятем, правда без сумки на этот раз. Весь день ходила и прощалась с родным городом, вспоминала, как мы гуляли здесь с Сережей — все напоминало о нем, бередило рану. Опять пообедала тремя пончиками, и вернулась на ночевку вместе с зятем. Постояли мы с ним в подъезде, покурили, поделились своими мыслями. Он мне посочувствовал, хотел проводить меня на самолет на следующий день, предлагал деньги, зная, что тяжело мне приходится. Но я от помощи отказалась и от денег тоже. Свои проблемы я привыкла решать сама. И так зять поддержал меня и помог, прилетев в самый черный день моей жизни, взвалил на себя все заботы о похоронах. Я никогда этого не забуду. Через год, после очередного скандала, учиненного двумя профессионалками этого жанра, он ушел от сестры, но исправно содержал и ее, и сына, пока не женился вновь. У него прекрасная семья, подрастает дочь, в доме царит мир и покой. А мою сестру-истеричку так никто замуж больше и не позвал, она рассорилась со всеми своими подругами, дралась с жильцами из соседней квартиры и матерью, которую пять лет назад убила, не дав ей выпить сердечное лекарство. Оказалось, что она психически больна, периодически лежала в профильной больнице. В ответ на мои телефонные звонки бросала трубку, так что не знаю, жива она сейчас или нет.
Вернулась я домой, в свою квартиру, к любимому котику, к знакомым мне людям: обычным, со своими достоинствами и недостатками, деликатным и не очень, щедрым и прижимистым, мягким и грубоватым — разным, но, главное, адекватным и психически здоровым, а потому довольно предсказуемым и нестрашным. Закончились мои зимние приключения. Впереди ждала весна.
История моих ошибок. Глава 33
Жанна Тигрицкая
Ах, обмануть меня не трудно: я сам обманываться рад!
Весна оказалась не такой ранней и дружной, как предыдущая, но, все равно, и солнышко ярко светило, и снег потихоньку растаял, и птицы вернулись из жарких, но все-таки чужих стран, чтобы свить новые гнезда и дать жизнь очередному потомству. И я понемногу оживала, тем более, что за зиму в интересных поездках набралась новых впечатлений, образовавших некое подобие ширмы, которая скрыла от глаз все страшные и трагические события предыдущего года. Конечно, они никуда не ушли, оставшись со мной до конца моих дней, но уже не стояли перед глазами с утра до ночи и не терзали непрерывно душу. Правильно говорят: время лечит, особенно, если рядом оказываются добрые и участливые люди — лучшие помощники в горестях и бедах. К счастью, Господь не обделил меня такими.
Больше всего времени мы проводили вместе с Верой, хотя она и стала появляться на работе гораздо реже, но зато досуг проводили, чаще всего, вдвоем. Не пересчитать всех театров и спектаклей, которые мы посетили и повидали той весной. Все увиденное обсуждалось нами до хрипоты, зачастую Вера раздражалась и даже сердилась на меня, потому что наши мнения оказывались прямо противоположными. Практичность и жизненный опыт диктовали Вере одну трактовку событий, а я, неискушенная провинциальная дурочка, старалась обнаружить за сухими и очевидными для разумного человека фактами какой-то мифический смысл, придававший событиям романтический характер, рождая глупые иллюзии и ожидания, которым не суждено было сбыться. Встретив Сережу, я из мерзкой и жестокой действительности, окружавшей меня со всех сторон, вдруг переселилась в сказку — как Ассоль, дождавшись своего Грея — и пребывала в ней целых шесть лет. Любовь давала силы на все: и преодолевать тоску в постоянных разлуках, и не сгибаться под ударами темных сил в университете, и стараться не замечать грубости и злобы, царящей в родительской семье. Любовь окрашивала все в светлые тона и давала надежду на счастливое будущее. И вот не осталось ни любви, ни надежды, а только реалии жизни, к тому же столичной, а я оказалась к этому абсолютно не готовой.
Вера взялась за мое перевоспитание. Она очень критично относилась к людям вообще и к мужчинам в частности, правда, и она делала некоторое исключение для наших институтских знакомых, признавая, что физики — это не совсем обычные ребята, а одержимые своей профессией и желанием посвятить себя целиком служению науке в стремлении познать неизведанное и разгадать все тайны природы. Личная жизнь и всякие там дружбы и симпатии у таких людей всегда отходят на второй план, только большая любовь может на какое-то время отодвинуть немного в сторону жгучий научный интерес, да и то ненадолго. Я несколько лет имела возможность наблюдать вблизи таких чудаков, поэтому была благодарна ребятам, которые забегали к нам в перерывах между экспериментами, чтобы пообщаться, обменяться новостями и напомнить о себе. Вера же считала, что дружба, а уж тем более симпатия, требует от мужчины большего проявления чувств по отношению к интересующему его объекту. Ее удивляло, что никто ежедневно и ежечасно не ухаживал за нами.
Вера очень нравилась одному научному сотруднику, но он сразу дал ей понять, что, хоть и не любит свою жену, но обожает дочь, поэтому никогда не разведется, а когда она не стала поощрять его ухаживания, он почему-то разозлился на нее. Ей самой очень нравился другой — задорный весельчак, душа любой компании, распевавший под гитару бардовские песни, умелец преподнести даже сто раз слышанный анекдот так, что от хохота начинал болеть живот, оптимист и юморист, порой непосредственный, как ребенок, хотя ему было далеко за пятьдесят (то есть он был ровесником моего отца). Он тоже положил глаз на Веру, поэтому забегал к нам довольно часто, расспрашивал о произошедших событиях, давал нам советы и наставления. Ко мне он относился по-отечески тепло и заботливо, всегда интересовался, как продвигается расследование дела о гибели моего мужа, старался поддержать меня и приободрить. Будучи оптимистом, он тоже считал, что добро обязательно одолеет зло, только не надо сдаваться, а, наоборот, идти вперед, к намеченной цели — и непременно добьешься успеха.
Я очень доверяла мнению этого взрослого и умного человека, тем более, что была абсолютно уверена в его искренности, ведь никакого корыстного интереса для него не представляла. Несколько раз он заставал у нас Кирилла, зачастившего к нам той весной, и имел возможность понаблюдать за нашими «разборками» - мое общение с Кириллом разительно отличались от отношений со всеми остальными знакомыми: мы без конца ёрничали и подкалывали друг друга, получая от этого массу удовольствия. Это было похоже на дуэль: на каждый выпад соперника мгновенно следовал ответный укол, который немедленно парировался и так далее. Сегодня это называется «стёб», а раньше именовалось словом «пикировка» или «пикирование» - некий поединок двух равных по силам лиц, упражняющихся в остроумии и находчивости, всегда выходящих сухими из воды и при этом умело расставляющих невидимые капканы для «противника». Меня этому научил Сережа, щедро одаренный Богом талантом импровизации и чувством юмора, правда, моя бесконечная борьба с идиотизмом, царящем в нашем университете, добавила горчичной приправы в виде некоторого довольно злого ехидства к этому праздничному блюду, так что, по-видимому, я иногда больно задевала Кирилла, хотя, конечно же, совершенно не ставила себе такой цели.
В апреле наш «наставник» получил повышение: возглавил небольшой институт в Москве и сразу же заглянул к нам, чтобы поделиться такой потрясающей новостью. Мы хоть и были за него очень рады, но загрустили, понимая, что нашей дружбе пришел конец. Однако, он поспешил нас успокоить, сказав, что будет наведываться к нам довольно часто, потому что у двух наших организаций куча совместных проектов и разработок. Мы решили отпраздновать его назначение чаепитием с принесенными им пирожными и конфетами. В самый разгар веселья неожиданно пожаловал Кирилл, которого мы, не без некоторого труда, тоже усадили за стол. Заканчивался рабочий день, посетителей не было, поэтому мы от души веселились и шутили. Видимо, одна из моих шуток чем-то задела Кирилла, а, может, он просто куда-то торопился, но он ушел первым, а Виктор Владимирович вдруг обратился ко мне с укором: «Наташа, ты чего парня обижаешь — пользуешься тем, что он к тебе не равнодушен?» Я попыталась возразить: «Да мы же просто дружим! Это у нас такая манера общения — прикалываться друг к другу. Тем более, что он практически женат». Его ответ обескуражил меня: «Это ты Марину имеешь в виду? Не понимаю, почему все считают, что он на ней обязательно женится. Если бы хотел — давно бы это сделал. Он, конечно, парень умный, расчетливый и хитрый, а она очень выгодная партия, но, раз до сих пор не женился, значит, она его сексуально не привлекает, а ведь именно это главное в отношениях мужчины и женщины. А вот ты как раз ему нравишься, я специально понаблюдал и заметил, как он на тебя смотрит». Да-а, было, от чего оторопеть! Мне даже в голову не приходило воспринимать его как поклонника — просто очень хороший друг, который одним своим появлением у нас поднимает настроение — как солнечный луч, пробившись сквозь толщину облаков, озаряет сиянием унылый пейзаж, расцвечивая яркими красками все вокруг. Вне всякого сомнения, он был мне ближе всех остальных ребят, потому что, во-первых, у нас с ним было много общего, а во-вторых, он чем-то напоминал Сережу. Но я-то считала его чужим мужем!
Чтобы подтвердить или опровергнуть выводы Виктора Владимировича, мы с Верой решили провести эксперимент, и подходящий случай представился довольно скоро. В институте часто проходили интересные концерты или творческие встречи с известными людьми, вот такое мероприятие и должно было вскоре состояться. Желающих было много, поэтому билеты разлетелись моментально. Я, как культорг, естественно, оставила билеты себе и Вере, а также, по просьбе Кирилла, ему и Вадику. Мы специально приготовили для них места рядом с нашими, а Марине с подругами выделили места через проход и немного ближе к сцене, чтобы, во-первых, понаблюдать за ее реакцией (как часто она будет оглядываться, чтобы уследить за своим мужчиной, а во-вторых, посмотреть на реакцию Кирилла). Получая свои билеты, он не поинтересовался, где будем сидеть мы, поэтому никакие угрызения совести нас не мучили. Мы с Верой явились раньше всех, зал потихоньку заполнялся, пришла Марина с девицами. Заняв свое место, она начала озираться по сторонам, ищя глазами Кирилла. Уже начал гаснуть свет, когда они с Вадиком, наконец, появились. Вадик был счастлив сидеть рядом с нами, а реакция Кирилла меня потрясла: видно было, что он очень расстроился и даже разозлился, процедив сквозь зубы довольно злобным тоном: «Ну, молодцы! Вы это все специально подстроили!» Мы с Верой сделали круглые глаза и притворились, что не понимаем, о чем, собственно, идет разговор, но я вынесла следующий ведикт: этот мужчина трус и приспособленец, он скорее похож на алчную женщину, жаждущую найти себе выгодного супруга, способного обеспечить ей безбедную жизнь, полную удовольствий.
Сегодня повсеместно насаждается именно такой идеал взаимовыгодных брачных отношений, основанных не на чувствах, а на расчете, романтичные бессребреники выставляются идиотами в современном мире с его продажными ценностями. Для меня, выросшей на прекрасных книгах, которые привили мне совершенно другие взгляды и научили ценить главное: искренность, доброту, готовность помочь, преданность, порядочность и самый бесценный дар Господа — любовь, это не только не понятно, но и кажется чем-то, по меньшей мере, нечистоплотным, как будто человек выставляет себя на продажу и ждет, кто подороже за него заплатит. Прямо какая-то проституция получается!
Несколько дней Кирилл не появлялся — наверное, хозяйка запретила своему рабу якшаться с нами - а потом опять начал захаживать, как ни в чем ни бывало: был так же неотразим, остроумен и уверен в себе. Вадик принес нам снимки, сделанные в доме отдыха зимой, там Кирилла неизменно окружали девицы, застигнутые фотокамерой в самых разных позах со своим кумиром. Да-а, юноша в удовольствиях себе не отказывал, к тому же, по-видимому, привык пользоваться успехом у противоположного пола и был им изрядно избалован. Вот, наверное, почему я и привлекла его внимание — тем, что не воспринимала его как сексуальный объект, разбудив в нем азарт охотника. Впрочем, в том, что он и Марину не любит, сомнений уже не оставалось никаких. Я только удивлялась этой девушке: зачем ей, довольно симпатичной, богатой, образованной москвичке из влиятельной семьи был нужен такой мужчина, который не любил ее (ведь женщина всегда чувствует, если ее не любят), а просто использовал в своих целях? Или она была настолько избалована, что захотела иметь его в качестве игрушки, как в одноименном французском фильме с Пьером Ришаром в главной роли? Тогда его женитьба на ней еще больше бы унизила его, ведь, значит, она тоже любила не его,а свое удовольствие, связанное с ним. Ужас какой-то!
Мне стало интересно наблюдать за Кириллом, захотелось узнать его получше, чтобы все-таки составить более определенное мнение об этом, таком противоречивом, человеке. Раньше я стеснялась задавать ему некоторые вопросы, не хотелось показаться бестактной, да и, честно говоря, его личная жизнь меня мало интересовала. Он и сейчас не горел желанием вдаваться в подробности, но рассказал, что был женат, жили сначала с его родителями, потом с ее. Теща его недолюбливала, настраивала дочь против мужа - в итоге развелись. Через несколько лет, когда Кирилл уже опять будет женат, а я успею развестись и снова выйти замуж, и между нами установятся очень теплые и доверительные отношения, как между братом и сестрой, он мне расскажет обо всем довольно подробно, и мне покажется, что он однолюб, и его сердце навсегда занято только одной женщиной — его первой женой Галей. Это подтверждает один случай, о котором мне поведал сам Кирилл.
В институте было опытное производство, где умелые рабочие разных специальностей воплощали в жизнь, а вернее, облекали в металл и прочие материалы новаторские задумки наших ученых. Они прекрасно знали цену своим золотым рукам, без которых светлые головы так и остались бы обычными прожектерами, поэтому вели себя довольно независимо и даже порой нахально, задирая молодых специалистов при всяком удобном случае. И вот как-то самый разбитной из всей компании, некий дядя Коля, во время совместного перекура, хитро прищурившись, неожиданно обратился к Кириллу: «Ну-ка, дружок, скажи нам: вот ты женился по любви или по расчету?» Будучи умным человеком, Кирилл прекрасно понял, что вопрос был продиктован не столько любопытством, сколько желанием посадить «молокососа» в лужу, стало быть, и положительный, и отрицательный ответ был бы осмеян при помощи заранее подготовленной каверзы, то есть выход из ситуации надо было найти нестандартный. «Дядя Коля, посмотрите на мои ботинки — и сразу поймете, почему я женился» - нашелся Кирилл (а ботиночки у него были самые что ни на есть дешевые, хоть и начищенные до блеска), и этот его ответ понравился всем присутствующим. И мой Сережа носил такие же ботинки — не было у нас денег на дорогие, да и значения никакого мы этому не придавали, главное — у нас была любовь!
Вдруг в конце весны до нас долетела неожиданная новость: Марина уволилась. На наши осторожные расспросы о причине столь скоропалительного ухода вразумительного ответа мы получить не смогли. Мы терялись в догадках: с чего бы это, а кто будет следить за ее собственностью, оставшейся без присмотра? Я, честно говоря, даже чувствовала себя виноватой перед Кириллом: а вдруг она разозлилась на него из-за подстроенной нами каверзы с билетами и бросила его, что могло самым пагубным образом отразиться на его дальнейшей карьере, ведь отвергнутая женщина способна на любую месть. Правда, одновременно начали циркулировать слухи о том, что Кирилл собрался жениться, причем об этом говорили совершенно разные люди, но приблизительно одинаково: «Таки решил жениться.... Наконец-то женится....Надо же — все-таки женится!» и так далее. Мы с Верой решили, что это и явилось причиной увольнения Марины: начальство не любит, когда муж и жена работают бок о бок, ведь зачастую семейные размолвки отражаются на производственном процессе самым негативным образом. Впрочем, на наших отношениях грядущие перемены в его личной жизни совершенно не отразились. Даже наоборот, с исчезновением Марины с институтского поля, Кирилл, видимо, ощутив вкус свободы, подобно мустангу, стал бить копытом, скакать по открывшимся вдруг просторам, распушив хвост и гриву на вольном ветерке, и заливисто ржать: то есть, перестав прятаться в кустах, начал заглядывать к нам чуть ли не каждый день, причем неизменно находился в приподнятом настроении и прямо-таки фонтанировал остроумием, галантностью и эрудицией — одним словом, был просто неотразим.
Мне очень хотелось посмотреть фильм «Мужчина и женщина», который прошел в кинотеатрах в конце 60-х годов. Я и раньше о нем много слышала, музыка из этого фильма была настолько популярной, что звучала на всех вечерах. Но прежде всего меня привлекал сюжет, ведь там рассказывалось о жизни женщины, потерявшей любимого мужа, ее переживаниях и горе, с которым ей помогла справиться совершенно неожиданно обретенная новая любовь. Старые кинокартины иногда демонстрировались в «Иллюзионе», но билеты на такие показы было достать непросто. Я уже не помню, говорила ли я при Кирилле о своей мечте, или он сам посчитал, что мне полезно будет посмотреть этот фильм, но вдруг принес два билета. Сеанс начинался в 10-30 утра, а на 9-45 у Кирилла было назначено заседание комитета Комсомола. Правда, он пообещал провести его минут за пятнадцать, тогда мы успевали в кинотеатр, но, на всякий случай, отдал билеты мне, сказав, что, если вдруг его что-то задержит, то я могу взять с собой подругу - он не обидится. Я сразу же позвонила Ларисе, работавшей в институтской библиотеке, объяснила ситуацию, чтобы она была готова улизнуть с работы, если Кирилл не сумеет освободиться. Я ждала его звонка до 10-15, после чего мы с Ларой, сломя голову, помчались в кинотеатр. Когда мы вбежали в зал, уже закончилась демонстрация киножурнала, опоздавшая публика занимала свои места, а свет начинал гаснуть. Появись мы на пару минут позже — и нас бы просто не пустили на сеанс.
Фильм меня потряс: я прекрасно понимала отчаяние героини и ощущала ее боль, страдала вместе с ней. Никогда, ни прежде,ни потом, ни одна картина не производила на меня такого впечатления (недавно я посмотрела этот фильм еще раз, по телевизору, и была очень разочарована примитивной игрой актеров и какой-то буржуазной пошловатостью некоторых эпизодов).. Когда началась демонстрация любовной сцены в отеле — язык не поворачивается назвать ее постельной - такой высотой чувств и таким трагизмом она наполнена — слезы ручьями полились из моих глаз, грудь сдавило так, что каждый вдох давался с огромным трудом, мне было стыдно перед зрителями, и я старалась изо всех сил подавить рыдания, но ничего не могла с собой поделать. Лариса пыталась меня и успокоить, и пристыдить — все было напрасно. Счастливый конец обрадовал, но из кинотеатра я вышла зареванная, с опухшими глазами и покрасневшим носом. Вот тут до меня дошло: как хорошо, что в зале рядом со мной сидел не Кирилл, а приятельница, потому что вряд ли он захотел бы после увиденной реакции иметь со мной дело — наверняка, посчитал бы меня законченной истеричкой. Так что все, что ни делается, все — к лучшему. А Кирилл на меня в очередной раз обиделся: оказывается, он все-таки сумел освободиться и позвонил мне буквально через минуту после моего ухода с работы.
Наступило долгожданное лето, я ходила в выходные на речку или в лес со всеми, кто меня приглашал из старых знакомых, иногда ко мне приезжали приятельницы-москвички, чтобы провести два дня на природе, подышать волшебным подмосковным воздухом. Зимний неудачный визит в родительский дом настолько подорвал мою материальную базу, что денег совсем не было, а тут, как на грех, сломался и мой крошечный телевизор, так что вечерами стало невыносимо тоскливо. Тут Вера и надоумила меня обратиться за помощью к отцу, написав ему обо всем, что произошло в их доме зимой (его в то время дома не было, он где-то путешествовал). Мне очень не хотелось это делать: я слишком хорошо помнила его злорадный оскал на девятый день после Сережиной гибели. Подумать только: он не поленился и не пожалел денег, чтобы приехать в наш городок и, встретив меня на улице с подругой, остановиться на некотором расстоянии и демонстрировать свое торжество с вызывающей улыбкой - этого я не забуду никогда. Но Вере и Виктору Владимировичу все-таки удалось меня уговорить: я написала отцу подробное письмо о своих бедах и попросила у него в долг сто рублей, обязуясь возвращать ежемесячно по десятке. В конце июня у меня день рождения, и я тайно надеялась, что мой очень состоятельный папочка, хваставшийся направо и налево, что у него столько денег, что он может купить себе десять «Жигулей», подарит-таки дочери, добывшей ему отдельную трехкомнатную квартиру, хотя бы рублей двадцать, чтобы починить телевизор. Увы, ответа не последовало!
История моих ошибок. Глава 34
Жанна Тигрицкая
День рождения.
Узнав о том, что у меня скоро день рождения, Виктор Владимирович вдруг выступил с предложением: собраться теплой компанией у меня дома: Вера, он и те, кого я захочу пригласить. На мое робкое возражение, что у меня на это нет денег, он ответил: «Зато у тебя есть друзья — вот мы все и организуем!» Узнав о мероприятии, напросилась Люба из библиотеки, наверное, ее привлекло присутствие молодых мужчин. Будучи давным-давно замужем, она любила поразвлечься: стоило ей опрокинуть рюмашку-другую, она лезла на первого встречного мужика. Один раз это поставило ее на грань развода: на свадьбе младшей сестры мужа она напилась и стала домогаться жениха, подкараулив его и заперевшись с ним в ванной. На истошные крики подвергшегося насилию новобрачного сбежались все родственники и гости, которым удалось освободить несчастную жертву и отстоять его невинность, однако Любин муж был опозорен в глазах присутствующих и семьи, поэтому решил немедленно развестись. Пришлось приезжать тестю из Саратова, чтобы уговорить зятя остаться в семье ради ребенка. Впрочем, никаких выводов она из произошедшего не сделала и продолжала вешаться на чужих мужиков на каждой пьянке.
Как только к нам в очередной раз заглянул Вадик, мы с Верой пригласили его с приятелем на мой день рождения, который планировали отметить в ближайшую субботу. С какой же радостью он согласился! А Кириллу, видимо, ничего не сказал, потому что мое приглашение оказалось для него совершенно неожиданным. Я позвонила ему на следующий день по настоянию Веры, которая была абсолютно уверена именно в таком развитии событий. Самое удивительное — что он принял приглашение, на что я никак не рассчитывала, ведь квартира у меня была замызганная, поскольку обещанного нам ремонта институт так и не сделал. Тот, кто бывал у меня раньше, уже не обращал на это никакого внимания, а новеньким это, конечно, бы сразу бросилось в глаза. Впрочем, я еще надеялась, что Кирилл передумает, побоявшись ссоры с Мариной.
Однако, он не передумал. Первой прибыла Вера и рассказала, что, когда ее автобус уже отъезжал, она увидела, как Люба садилась в следующий экспресс, а к остановке подходили разодетые в пух и прах Кирилл и Вадим с огромным букетом роз и серым игрушечным зайцем Степашкой в натуральную величину. Вере повезло: она сразу же пересела на наш городской транспорт, поэтому добралась довольно быстро. Погода была очень жаркая, на небе ни облачка, солнце нещадно палило, все живое попряталось в тень. Что-то наши гости запаздывали, я все время выбегала на балкон, пришло уже два автобуса, а их все не было видно. Наконец, Вера закричала: «Вон они идут, еле передвигая ноги, одетые в нарядные костюмы, светлые рубашки и даже при галстуках, да еще с цветами и подарками!» Оказалось, что Кирилл и Вадим не успели на Любин экспресс, и она, выйдя на нашей остановке, расположенной на шоссе, не пересела на городской автобус, а дождалась их и, объяснив им, что местный транспорт ходит очень редко, потащила их по жаре пешком. Когда Вера ее спросила, зачем она это сделала, та, не моргнув и глазом ответила: «Специально, а то разоделись, как два жениха! Подумаешь — розочки Наталье тащят. Вот пусть посмотрят, как далеко она живет, и как сложно до нее добираться, и сделают правильные выводы.»
Когда ребята вошли в дом, на них было страшно смотреть: потные, с красными изможденными лицами, усталые. Оказалось, что Кирилл приехал с температурой, видно, где-то продуло накануне, но, раз обещал быть, то, несмотря ни на что, отправился ко мне. Конечно, этим признанием он сразу же растопил мое сердце. Он прилег на софу, облокотившись головой на стоящие подушки, глаза его были такими несчастными и больными, что мне стало его ужасно жалко, и я принялась обмахивать его газетой. Зная, что он в детстве страдал ревмокардитом, я испугалась, что у него может случиться сердечный приступ, но, слава Богу, все обошлось! Постепенно он пришел в себя. Вера, расстроенная отсутствием Виктора Владимировича, как-то очень резко разговаривала с Вадиком. Кирилл тихонько спросил меня, что с ней случилось. Чтобы никто не услышал моего ответа, мне пришлось на минутку припасть к нему на грудь и прошептать на ухо, в чем была причина ее нервозности. Он сразу же обхватил меня руками, тихонько прижал к себе и нежно прошептал: «Не уходи!» И в его руках, и во взгляде, и в голосе было столько чувства, что мое сердце затрепетало, волна давно не испытываемой мной нежности разлилась по всему телу. Так захотелось навсегда остаться на этой широкой груди, бесконечно ощущать кольцо этих одновременно сильных и ласковых рук, почувствовать себя защищенной от враждебного и пугающего мира, который так долго и жестоко терзал меня — я забылась и расслабилась, но только на мгновение. На смену ощущения счастья ворвалось чувство стыда: как я могла всего через полтора года после смерти любимого мужа испытать то, что принадлежало только нам двоим, разве это не было предательством нашей любви! Затем перед глазами всплыл образ Марины и воспоминание о том, как Кирилл рассердился на нашу проказу с билетами на концерт. А в ушах зазвучал целый хор голосов: «Кирилл собрался наконец жениться.... Он скоро женится... Решился-таки жениться...» Каким же посмешищем я могла оказаться для всех знакомых! Я резко ответила: «Нет!» и вскочила, заторопившись на кухню, чтобы начать накрывать на стол.
День рождения прошел довольно весело, только Вера была расстроена тем, что Виктор Владимирович так и не появился, а меня донимал своими ухаживаниями Вадим. Протанцевав со мной всего один танец он, видимо, решил, что ему многое позволят, и подхватив меня на руки, начал кружить по комнате. Я отбивалась изо всех сил, но то ли это еще больше раззадоривало выпившего охотника, то ли он захотел покрасоваться перед Кириллом, с которым я отказалась танцевать вообще. Этому глупому, самодовольному юнцу, было невдомек, что его прикосновения вызывали почти физическое отвращение, в то время как меня охватывала настоящая паника при мысли о том, что, как только Кирилл еще раз прикоснется ко мне, на меня обрушится тот же шквал ощущений, что и прежде, и сметет мою волю, окончательно разорвав в клочья то немногое, что еще уцелело в моей жизни. Наконец Кирилл взял меня тихонько за руку под столом и прошептал, что ему пора уезжать, потому что на следующий день предстояло провожать знакомых, отправляющихся в геологическую экспедицию. Думаю, что это было неправдой, просто он устал, а поскольку понял, что развлечения ему не светят, то решил отправиться домой. Да и добираться на другой конец Москвы было делом долгим и хлопотным. Вадик все никак не хотел расставаться с иллюзиями, попросил разрешения вернуться, когда все разъедутся, и очень огорчился, узнав, что Люба остается ночевать.
Перед выходом из дома я открыла записную книжку, чтобы взглянуть на расписание автобусов. В прозрачную обложку, с внутренней стороны, была вставлена наша свадебная фотография с Сережей. Увидев ее, Кирилл спросил: «Это вы?» Я ответила коротко: «Да, это мы.» и закрыла книжку. «Погоди: не убирай! Дай мне посмотреть» - он взял из моих рук блокнот, открыл его и долго, с нескрываемым интересом, рассматривал Сережино изображение, потом вернул мне книжку и задумчиво промолвил: «Хорошее лицо...» «Лучше него я никого не встречала...» - эхом отозвалась я.
Всей гурьбой мы отправились на конечную остановку рядом с моим домом. Вечер был тихим и теплым, жара спала, уступив место неге и покою. В воздухе разлилась какая-то волшебная, чарующая тишина: не было слышно ни голосов птиц, ни стрекотания кузнечиков, ни кваканья лягушек в соседнем пруду. Казалось, все замерло: люди на остановке, листва на деревьях, застывшая в полном безветрии — мгновение остановилось. Затем появился автобус, пассажиры неторопливо заполняли салон. Кирилл, заняв место у окна, сидел и смотрел на меня через стекло каким-то долгим-долгим взглядом — так, должно быть смотрят люди в последний раз, прощаясь навсегда, заранее зная, что не суждено больше встретиться с близким человеком, который даже не догадывается о трагичности этой минуты. Мне вдруг стало так страшно, как от предчувствия, что с ним может что-то случиться, я стояла, как загипнотизированная, и не могла оторвать от него взгляда, а сердце изнывало от тревоги и ощущения потери. И вдруг я увидела то, что мне за всю мою жизнь не смог объяснить ни один человек — ни ученый, ни священник — никто: между Кириллом и мной неожиданно появилась какая-то ярко светящаяся нить, именно нить, а не луч, потому что она напоминала обрывок шерстяной пряжи, с торчащими в разные стороны сияющими ворсинками, однако она не была туго натянута, как струна, а просто соединяла нас, будто он держал в своей руке один конец этой нити, а я другой. Это продолжалось всего несколько секунд, но было так поразительно красиво, так волшебно, что я замерла, затаив дыхание, не в силах пошевелить губами, чтобы спросить стоящую рядом Любу, видит ли она это. Затем золотистая ниточка растаяла, а автобус уехал, и мы пошли домой.
Я находилась в состоянии эйфории от увиденного чуда, но зная, что Люба - женщина довольно злая и циничная, не стала с ней делиться своим секретом, а только сказала: «Я так счастлива сейчас, как хорошо прошел день рождения!» На что немедленно последовал ответ: «Я тоже неплохо развлеклась: Кир так тискал меня, когда мы танцевали под мелодию «История любви», у него такие сильные руки!» На вырвавшиеся у меня слова протеста: «Этого не может быть!», она снисходительно заметила: «Наверное, я сама его спровоцировала, потому что вцепилась пальцами в его широкие плечи и прижалась к нему, но и он хорош: приехал в гости к одной бабе, а лапает другую! Говорю тебе, Наталья, не верь ему: он играет с тобой, как кошка с мышкой. Он хитрый и расчетливый, во всем ищет выгоду, поэтому и женится на своей Марине. С тебя-то ему взять нечего!» Заметив, как я враз поникла, она, видимо, ощутила прилив радости: цель была достигнута — сначала протащила ребят пешком по страшной жаре до моего дома, чтобы неповадно было ездить ко мне, а в конце выплеснула ведро помоев на радостно горящий огонек в моей душе Я еле дождалась, когда она уберется из моего дома на следующий день.
Несмотря на ехидные и колкие замечания Любы, я почему-то продолжала верить в то, что Кирилл приезжал ко мне не развлечься, а потому, что дорожил нашими отношениями, и, тем более, не мог не почувствовать, что происходит со мной при его прикосновении. Это было не сексуальное возбуждение и не прилив желания, а что-то гораздо большее и глубокое — безграничное доверие и неописуемая нежность, ощущение слияния наших душ, настроенных на одну волну. В понедельник я весь день ждала, что он зайдет или хотя бы позвонит, но телефон молчал, а он так и не появился. Зато пришел Виктор Владимирович, чтобы извиниться за отсутствие: по его словам, у него не завелась машина, но я думаю, что не отпустила жена. Вера предпочла принять этот аргумент и сразу же повеселела. Я вышла, чтобы дать им возможность поговорить наедине, а, когда вернулась, он радостно воскликнул: «Ну, что я говорил: ты ему нравишься, иначе бы не потащился в такую даль!»
Но дни шли, а Кирилла все не было видно. Позвонила Люба, поинтересовалась им, а, услышав мой отрицательный ответ, возмутилась: «Вот мерзавец! Я же его специально попросила, чтобы он тебя не бросал и вообще почаще навещал!» Я прямо лишилась дара речи от этих слов, а потом набросилась на нее с упреками: «Кто тебя об этом просил? Зачем ты меня ему навязываешь? Ведь мужчины на дух не выносят таких разговоров!» Теперь мне стало понятно, почему он не идет и не звонит.
Люба собралась отдохнуть с ребенком на море и пригласила меня составить ей компанию. Какая-то знакомая дала ей адрес хозяйки дома в небольшом курортном поселке недалеко от Геленджика. Но ехать одной с сыном ей не хотелось, а отдыхать вместе с ней не пожелала ни одна сотрудница библиотеки — кому охота проводить отпуск с такой злобной и ехидной особой, да еще с ее избалованным чадом в придачу. Она как-то привозила своего сыночка ко мне на выходные, так он, как заправский вредитель, переломал у меня в доме все, что только можно было испортить, причем проделывал пакости с видимым удовольствием. Особенно было жаль только что купленного на Сережины облигации радиоприемника ВЭФ, у которого он выдрал и искорежил дефицитную в то время телескопическую антенну. Когда я посмела заикнуться о том, что Люба должна достать эту необходимую деталь, без которой невозможно было поймать ни одну приличную станцию, она только фыркнула в ответ. И вот это-то чадо мне предлагалось пасти на югах! Нет уж, увольте!
Как-то я возвращалась из институтской библиотеки к себе, погруженная в свои невеселые мысли, но вдруг услышала оклик: «Наталья, не спеши! Я провожу тебя!» Это был Кирилл, который, видимо, углядев меня в окно, выбежал из своего корпуса. Он казался каким-то растерянным, но пытаясь не выдать свое смущение, вдруг начал рассказывать анекдоты. Сначала я старательно выдавливала из себя вежливую улыбку, хотя остроты не очень-то веселили меня, но Кирилл все больше и больше воодушевлялся, а значит, в нем пробудился задремавший ненадолго артистизм, он увлеченно жестикулировал и гримасничал, перевоплощаясь в персонаж из очередного анекдота, и выглядел таким уморительным, что нельзя было не рассмеяться. А вскоре я уже хохотала до слез, не в силах идти дальше, и даже присела на каменный бордюр тротуара. Кирилл так распалился, что сыпал на меня все новыми и новыми шутками. До сих пор моими любимыми анекдотами остаются те, которые я услышала от него в тот день. Мы все бродили и бродили по территории института, разговаривали обо всем, что только приходило в голову.
День был яркий, солнечный, но не жаркий, слабый ветерок ласково ерошил волосы и, казалось, нежно обнимал за плечи. В душе воцарилось состояние полной безмятежности и ощущение счастливого покоя и беззаботности. И тут я неожиданно все испортила: обратившись к нему, я назвала его Сережей. Вмиг став серьезным, Кирилл многозначительно пробормотал: «Ну вот, теперь мне все стало ясно: тебе нравится Серега!» Был у нас общий приятель-аспирант, которого к нам привел по делу сам Кирилл, а парень оказался веселым и компанейским, вот мы с ним и подружились и проводили много времени вместе, но он мне был даже не друг, а скорее, подружка, потому что я его не воспринимала как мужчину вообще, а в тот день даже не вспомнила о нем. Я просто настолько забылась, что обратилась к умершему мужу, как будто это он был рядом со мной, ведь такое ощущение счастья меня охватывало только в его присутствии, вот и вырвалось это имя. Бессмысленно было что-то пытаться объяснить, я только вымолвила с сожалением: «Дурак ты, Кир!», рискуя еще больше обидеть его. Но, как ни странно, он сразу все понял, перестал ёрничать, мы продолжали молча идти, куда глаза глядят. Удивительно,но это молчание каким-то непостижимым образом еще теснее объединило нас.
Текст взят с http://www.litens.narod.ru/
