Я искренне радовалась таким положительным изменениям в характере нашей учительницы. тем более, что как специалист она была довольно приличной. Конечно, опыта было маловато, но ведь это дело наживное, да и директор школы посылала своих учителей на разнообразные курсы, чтобы не только не отстать от жизни, а даже быть в первых рядах педагогов-новаторов. Пока мы готовились в компьютерном клубе к летнему визиту протестантской делегации, я решила выполнить поручение американцев и найти тех людей, которые нуждаются в их помощи и разделяют их взгляды - поэтому написала им, что у нас открывается православная школа, в которой будет работать и учительница моей дочери.

Когда протестантская группа приехала, и я поняла, что никому они помогать здесь не собираются — ну не считать же карандаши и одноразовые флакончики с шампунем, которые лежат в каждом гостиничном номере, помощью нуждающимся — мне пришла в голову мысль поближе их познакомить с нашей церковью: может, через нее смогут сделать что-то полезное. Но тут почему-то уперся молодой священник: дескать, раз они не нашей веры, то мы их знать не хотим — такой нетерпимости я тоже не понимаю: видимо, кое-кому хочется казаться святее самого Папы Римского! Но тут мне неожиданно улыбнулась удача: при клубе в июне, как и при школах, работал летний лагерь для детей, чьи родители не могли взять так рано отпуск, а других путевок достать не удалось. Ребята приходили утром, играли в компьютерные игры, ходили на прогулки и экскурсии, ездили в Москву и по Подмосковью, много времени проводили в лесу или на стадионе — в общем, отдыхали и интересно, и с пользой. И вот среди ребятни я увидела девочку, родственницу директора православной школы, объяснила ей, что эти люди хотят помочь, и попросила ее передать наш разговор дяде, чтобы он решил, нуждается ли школа в таких контактах, или нет. Потом представила девочку американцам, у Хелен прямо скулы свело, как от лимона, но она выдавила-таки из себя лицемерную улыбку и сказала, что будет рада познакомиться с директором ее школы.

И во время визита американской группы в наш город, и всю последующую осень и зиму, я подробно описывала все новое, что происходило в нашем приходе, в открывшейся школе, о том, что неплохо было бы православным наставникам поучиться у протестантов организации детского досуга, праздничных мероприятий, работе кружков и секций, постановке небольших пьесок на библейские темы — все это было отлажено до блеска в работе их церкви. И, конечно, всячески нахваливала Ларису, надеясь, что именно ее и пригласят, чтобы «пошериться» опытом. Весной нам пришло приглашение приехать на две недели, чтобы поучаствовать в работе летнего детского лагеря при церкви - обещали, что мы увидим много интересного. Опять пригласили меня, жену партийного секретаря, новую директрису компьютерного клуба и еще одно место отдавалось на ее усмотрение, но ставилось несколько условий: человек должен быть верующим и работать с детьми, неся им Слово Божие через игры и рукоделие.

Естественно, я сразу предложила директрисе кандидатуру Ларисы — ведь она подходила идеально (я целую зиму о ней писала в Америку и не сомневалась, что это ее имели в виду, посылая приглашение для четверых). Но у нее были свои планы: она открыто заявила, что, пока она занимает директорское кресло, никто, кроме ее сотрудников, в Штаты ездить не будет — она это рассматривает как поощрение и заграничный отдых для приближенных. Мои попытки объяснить, что американским знакомым нужны другие люди, и, если она попытается продолжить уже потерпевший однажды фиаско туристический бизнес, то они и сами ездить перестанут, и к себе больше никого не пригласят — все контакты заглохнут, а ведь можно многому друг у друга научиться, она проигнорировала. Бесполезное сотрясение воздуха — кроме глупости, упрямства и алчности в этой женщине не было ничего.

Тогда я решила напрямую написать Марджори обо всем: что опять приедет случайный человек, чтобы проводить все дни в магазинах, охотясь за распродажами. И, о чудо, церковь выделила еще одно место — для Ларисы! Но не тут-то было: директриса вознамерилась взять с собой еще одну свою знакомую — необразованную, невоспитанную, крикливую тетку, которая периодически уходила в запои. Что называется: тушите свет! Я как представила эту хабалку со стаканом в руках в чопорном американском доме, так мне просто дурно стало: и так ехать не хотелось — противно было после первого визита, но я готова была потерпеть ради благого дела. Теперь же мне предстояло отдуваться одной, посещая все запланированные мероприятия, пока это стадо будет пастись в прериях американских супермаркетов, да еще краснеть, наблюдая за пьяными выходками потенциальных клиентов Общества анонимных алкоголиков.

Я решила отказаться от поездки, тем более, что Марджори уехала в горы к сыну, спасаясь от жары, а мне не хотелось жить в незнакомом доме, помня о том, как тяжко пришлось членам предыдущей делегации. Меня уговорила учительница английского языка из соседней школы, которая в прошлый раз обещала присмотреть за моей семьей. Аргументы были довольно вескими: во-первых, посмотреть на страну летом — вдруг понравится на этот раз, а во-вторых, чему-то новому научиться, а потом передать опыт в церкви — пригодится не в школе, так в лагере, и в-третьих, все-таки это хорошая языковая практика. Еще я собиралась напрямую обсудить вопрос контактов между двумя церквами, без посредничества компьютерного клуба, раз директриса не хочет понимать то, что протестантские клирики не могут бросать деньги на ветер — им нужно отчитываться перед прихожанами за каждый потраченный доллар.

Как же мне не хотелось ехать, тем более в такой компании! Стояла прекрасная погода, уже пошла первая волна грибов, у мужа начался отпуск, и мы всей семьей бродили по лесам, выискивая в самых немыслимых местах: под поваленными деревьями, в поросших бархатным мхом ложбинках, в непролазных кустах или вылезших из земли корявых корнях то сыроежки, увенчанные разноцветными шляпками, то нахально-рыжие лисички, то подберезовики в темно-коричневых велюровых беретах , как у художников с Мон-Мартра. Но королем этого грибного царства неизменно оказывался боровик — то крупный, с коренастой рыжеватой ножкой и огромной песочной кепкой- «аэродромом» - такие обычно водружали себе на голову горячие грузинские парни, то маленький, кругленький, румяный, как колобок — положишь его на открытую ладонь, а он, хитрец, вдруг оживет и спрыгнет — и ищи его, свищи! Правда, мой глаз больше всего радует ярко-оранжевый красавец подосиновик — ему нет равных, особенно если посчастливится уродиться не в кустистых дебрях, а на полянке, да еще и на зеленом пригорочке, в окружении целой свиты цветов и разнотравья. И вот стоит это чудо природы, залитое ярким солнцем, или сбрызнутое коротким июльским дождем, оставившим на шляпке брильянтовые капли, переливающиеся всеми цветами радуги, и не знаешь: то ли протянуть руку и сорвать эту красоту — ведь иначе она обречена, как и все земное, обратиться в тлен, то ли не нарушать гармонии природы и оставить все, как есть. Да, всю жизнь нам приходится выбирать, только как узнать, правильно ли ты поступил, тот ли путь выбрал, тому ли человеку доверился? Моя жизнь — это иллюстрация того, как часто мы испытываем судьбу, делая неправильный выбор, и к каким фатальным последствиям это может привести.

Итак, я решила поехать. Лариса, которая, естественно, была в курсе всех моих переговоров, касающихся ее приглашения в Штаты и прекрасно знала о том, что мне не хочется отправляться туда без нее, расценила мое согласие как предательство и высказала мне свое недовольство. Вот уж, воистину, не делай добра — не получишь зла! Я из-за нее унижалась перед Хелен и директрисой компьютерного клуба — мне это было надо? Оказалось, что она надолго затаила на меня обиду и не замедлила расквитаться со мной, как только ей представилась такая возможность, вернее, как только я сама ее дала ей в руки.

Мне пришлось летать довольно много: мы с Сережей без конца мотались друг к другу, на море летала пару раз, но вообще я не люблю самолеты: мне приятнее ощущать под ногами твердую почву. В этот раз я испытывала прямо-таки физическое недомогание — меня тошнило. Сердце то колотилось, как бешеное, то, казалось, вообще замирало в груди. Я страшно боялась, что в мое отсутствие что-нибудь может случиться с детьми или мужем — интуиция настойчиво подсказывала, что впереди ожидают какие-то неприятности. И она меня не обманула: в этот день я с полным правом могу отмечать свой второй день рождения.

Мы приехали за час до начала регистрации, прошли все положенные проверки и очень долго просидели в самолете на сорокаградусной жаре. Двигатели запускали дважды, но потом выключали. После второй попытки нас высадили из самолета, а рейс перенесли на сутки — как оказалось, задымился правый двигатель, в нем при запуске сгорела какая-то деталь, и ее должны были привезти из Нью-Йорка только на следующий день. Пассажиров разместили в гостинице при аэропорте, а мы вернулись домой, чтобы переночевать, а утром опять отправиться в Шереметьево. Но я почти не спала: боялась лететь на неисправном самолете, думала, что станет с моими детьми, если я погибну, молилась Богу, прося защитить от всякого зла и поклялась, что больше не полечу в США никогда, даже если это будет кому-нибудь очень нужно. Через две недели я благополучно вернулась домой и данное слово сдержала, тем более, что события вообще приняли неожиданный оборот.

История моих ошибок. Глава 60

Жанна Тигрицкая

Каков поп - таков и приход.

Третьим бесплатным потребителем моих лингвистических услуг оказался наш молодой священник, вернее, его жена, которая вышла за него замуж, едва начав учиться в институте, но вынуждена была вскорости уйти в академический отпуск, затянувшийся на несколько лет, потому что принялась рожать детей, одного за другим, практически ежегодно. Свекровь советовала ей бросить учебу, но невестка не послушалась, поэтому сидеть с чадами и справляться с домашними делами ей помогали сердобольные прихожане. Даже я со своими отпрысками как-то мыла полы на поповской даче, нянчила малышей, а сын с дочкой собирали сливы в саду, чтобы приготовить варенье на зиму.

В институте у нашей попадьи, естественно, преподавали и английский, который она не могла сдать. Может, она в школе и учила язык, но это было так давно, что она все, что знала, благополучно забыла, вот и вспомнили обо мне. Надо было подготовить ее к зачету, то есть заново пройти всю грамматику, проработать пройденные по учебнику уроки, сделать все упражнения — конечно, мне это было несложно, только времени на все это требовалось довольно много, а у меня его совершенно не было, но и отказать священнику я не могла. За пару месяцев мы выполнили все текстовые задания, занимаясь по несколько часов раза три в неделю, а по ночам я делала все упражнения в письменном виде, чтобы предъявить их на зачете, ведь многодетная студентка редко посещала занятия, а материал, пройденный на пропущенных уроках, ей необходимо было сдать. В итоге преподаватель ей сказал: «Конечно, знаний глубоких у Вас нет, но все задания выполнены на 100%, поэтому зачет я Вам поставлю», так что «не пропал наш скорбный труд».

Невозможно было просидеть три-четыре часа без перерыва, поэтому мы пили чай с чем-нибудь вкусненьким и беседовали. Анна устала сидеть с маленькими детьми несколько лет, поэтому визиты ко мне для нее были не столько занятиями, сколько развлечением и возможностью вырваться на свободу, чтобы просто прогуляться по городу и поболтать — отрешиться от семейных дел. При этом ее нисколько не заботило, что я уже отпахала целый день, а вечер, вместо того, чтобы заниматься своими собственными отпрысками и хозяйством, я тратила на решение ее проблем. Ни разу она не пришла во-время: могла опоздать и на полчаса, и на час, хотя перед выходом из дома звонила мне - а появившись наконец, рассказывала, как заходила подряд во все магазины, чтобы посмотреть, что в них продается. Честно говоря, такая бесцеремонность меня с каждым разом все больше и больше раздражала: человек жертвует своими делами и выручает другого, а тот, вместо признательности за содействие, демонстрирует полное неуважение помощнику. Воспитанные люди себе такого не позволяют, а уж истинные христиане, тем более — так мне казалось.

Но с таким пренебрежением Анна относилась не только ко мне: из-за ее опозданий нам приходилось заканчивать занятия часов в десять-одиннадцать вечера, поэтому она звонила домой, чтобы батюшка прислал за ней кого-нибудь из прихожан-владельцев личного автомобиля. Время было позднее, многие уже спали, ведь утром предстояло рано вставать, чтобы ехать на работу в Москву, но людей поднимали с постели — раз священнику требовалась помощь. А не проще было бы придти на час раньше, не заходя в магазины, и освободиться так, чтобы после занятия прогуляться пешком домой, не напрягая никого? Но, они, видимо, считали себя вправе манипулировать окружающими людьми, не испытывая при этом никаких угрызений совести: «Что позволено Юпитеру — то не позволено быку» - утверждали древние римляне.

Мне посчастливилось довольно близко наблюдать четыре семейства новоиспеченных священнослужителей — все «матушки» буквально через пару лет после рукоположения своих благоверных превращались в капризных барынь, считавших приход своей вотчиной, а паству практически крепостными крестьянами, которые были обязаны обслуживать поповское семейство безвозмездно и с радостью. Ни чувства благодарности, ни какого-либо неудобства из-за эксплуатации «братьев и сестер» они никогда не испытывали.

Некоторые высказывания нашей попадьи меня удивляли: например, в городе шло телефонное голосование по вопросу: есть ли необходимость построить новый, просторный храм где-нибудь в центре. Та церковь, в которую ходили мы, была очень маленькой, а народу по праздникам собиралось много, вот и стояли мы, как сельди в бочке — плечом к плечу — в такой тесноте невозможно было даже руку поднять, чтобы перекреститься. Конечно же, новый храм нужно было строить обязательно, это было совершенно очевидно, поэтому я позвонила по опубликованному в местной газете номеру телефона и проголосовала «за».

Когда я за чаепитием рассказала об этом Анне, она напустилась на меня, с непривычной для этой флегматичной дамы, горячностью: оказывается, нельзя это было делать ни в коем случае. На мой недоуменный вопрос: «Почему?», последовал поразивший меня ответ: «Тогда батюшка не сможет зарабатывать столько денег, ведь освящать квартиры и офисы, а также венчать, крестить и отпевать будет священник из нового храма, поскольку наша церковь находится за городской чертой!». Я даже не предполагала, что священники, как участковые врачи, имеют закрепленные за ними районы: мне казалось, что верующие сами вправе выбирать для себя церковь, в которой их душа испытывает радость и очищение, батюшку, который не просто выслушает исповедующегося прихожанина, а вникнет в его проблемы, объяснит, в чем состоит его грех, даст надлежащий совет и наставление. Ведь, наверное, не просто так в Христианстве к священнику обращаются: «отец» - причем, абсолютно все: и православные, и католики, и протестанты. Его долг любить своих прихожан, как родных детей, жалеть их, прощать и воспитывать на истинных ценностях, в первую очередь, собственным примером. А если приход — это лишь обременительная работа, дающая заработок, то о каком сострадании, любви к ближнему и вере в Бога можно говорить?

Будучи неисправимым романтиком, я никак не могла смириться с окружавшей меня суровой действительностью, прагматичностью и продажностью людей, несправедливостью жизненных обстоятельств, со всеобщим поклонением «Золотому Тельцу», так хотелось найти в этом чуждом моей душе мире островок тепла, бескорыстия, искренности и любви. Мне всегда было хорошо в храме — любом, куда бы я не заходила: сладкий аромат церковных благовоний, колыхание теплого воздуха, поднимающегося над горящими свечами и лампадами, придающее особую выразительность ликам святых, их внимательные и строгие взгляды, проникающие в самое сердце. Они как будто вопрошали: «Кто ты и зачем пришла сюда, чисты ли твои помыслы, открыта ли твоя душа, готова ли, как сосуд, наполниться истиной, любовью к ближнему и верой в неизбежную победу добра? И сможешь ли ты отринуть мишуру и тщету материального мира с его сиюминутными ценностями, пожертвовать своими личными интересами и сражаться, не жалея живота своего, с силами зла?» Сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди, громко выстукивая одно-единственное слово «Да». Как же я была счастлива, когда в соседней деревне освятили полуразрушенный храм, с каким энтузиазмом принимала участие в его восстановлении, работая на субботниках, какую радость испытывала от сознания, что и мои пожертвования помогают восстанавливать оскверненные манкуртами стены, возводить новые купола и выстилать полированными каменными плитами провалившийся за годы разрухи пол! А как ликовало мое сердце, когда впервые по всей округе разлился праздничный звон новых колоколов!

Мне очень понравился священник другого храма, который крестил моих детей, да и он, видимо, почувствовал мое состояние: распахнутость навстречу Божественному свету, абсолютное доверие и готовность последовать за пастырем по пути совершенствования своей души, потому что подошел ко мне после службы, заговорщицки подмигнул и спросил: «Ну, как я сегодня проповедовал? Понравилось тебе? Ты так меня слушала — давно я такого не видел! Приходи в храм почаще — будем беседовать, постараюсь ответить на все твои вопросы» и благословил меня. К сожалению, его храм находился довольно далеко от нашего городка, да и добираться приходилось с пересадками, а дети мои были тогда совсем маленькими, оставлять их было не с кем, вот я и решила, что, как только они хоть немного подрастут, мы вместе будем ездить туда на службы. Однако, нам не суждено было встретиться еще раз: батюшка скоро умер, и даже могилку его мне не удалось навестить, ведь он был необыкновенным священником, и его похоронили в Троице-Сергиевой Лавре, рядом с другими монахами. Я часто о нем вспоминаю: его способность говорить об очень сложных вещах просто и доходчиво, доброжелательно и ласково: так опытный садовник заботливо готовит почву, удобряя и увлажняя ее, чтобы осторожно взрастить на ней нежный, прекрасный цветок, не повредив его ненароком каким-нибудь грубым или неосторожным движением, но пестуя и лелея, на радость себе и окружающим, не забывая, тем не менее, во-время обрывать уродующие его сухие листья или отцветшие лепестки.

Как первый счастливый брак с любимым и порядочным мужем осложнил мою жизнь после его ранней кончины, потому что никто не мог выдержать конкуренции с почти идеальным образом, так и впечатление, произведенное на меня замечательным батюшкой, тоже сыграло со мной злую шутку, потому что я наивно полагала, что и остальные клирики так же мудры, терпимы и искренне любят своих прихожан, ведь «Бог есть любовь». Увы, восстановление заброшенных церквей и строительство новых храмов потребовало такого огромного количества священников, что выбирать и отсеивать профнепригодных, наверное, просто не было никакой возможности. Поэтому на «теплые», по их мнению, местечки устремились те, которым не хотелось надрываться на «грязной» работе, а для получения «чистой» профессии, учиться желания не было - вот и нашелся легкий выход. Конечно, они не собирались ни Господу служить, ни о пастве своей радеть, ведь просто хотели удобно устроиться в жизни.

Помню, что однажды спросила, по совершенно конкретному случаю, у нашего молодого священника: «Как может человек, который не вылезает из храма, совершать такие чудовищные поступки: неужели он не боится кары?» А он мне абсолютно спокойно ответил: «А ты что: действительно думаешь, что все, кто ходят в церковь, верят в Бога ?» Я удивилась: «Конечно, а иначе зачем туда ходить?» Он рассмеялся и сказал: «Ты наивная, как ребенок. Тебе давно пора повзрослеть! Даже священники не все в Господа верят, а уж прихожане-то...» Вот и получилось, что в нашей непредсказуемой стране уже однажды пройденное стало повторяться на новом витке, только вместо высокомерных чинуш, презирающих простых граждан и возомнивших себя «элитой», которые заполняли всевозможные рай-, гор-, об- и прочие «комы» КПСС, на измученный лишениями народ, устремившийся в храмы, чтобы обрести там надежду, веру и утешение, теперь пренебрежительно фыркали новоиспеченные пастыри, призывающие прихожан покаяться абсолютно во всем и за всех — как, например, за расстрел царской семьи, но при этом не отказывающие себе в простых земных радостях: выпить рюмашку-другую водочки, закусив добрым кусманчиком свининки во время Великого поста, или предаться плотским утехам со своей прихожанкой, ведь жена, с которой прожито двадцать лет, давно надоела, да и дети что-то не радуют, а молодое тело, видимо вдохновляет на духовные подвиги. А у другого, очень нетерпимого к малейшим грешкам своих прихожан, батюшки дочь начинает вести раннюю половую жизнь, которая приводит к рождению ребенка вне брака, а сын бросает детей и жену, превратившуюся в инвалида в результате несчастного случая, и женится на молодой и здоровой. Я описываю только те случаи. которые происходили на моих глазах, а сколько подобного творится по всей России — достаточно постоять в очереди перед Храмом Христа Спасителя, когда туда привозят из-за границы мощи святых. Люди собираются со всех концов страны и за долгие часы ожидания выплескивают свою боль и обиду на чванство и грубость пастырей — вот бы послушать это все кому-нибудь из иерархов церкви, может, стоило бы поответственнее подходить к подбору кадров!

Но это еще только полбеды. Батюшки-греховодники стараются окружить себя такими же преданными лично им прихожанами, которым позволено, если не все, то очень многое. Лицемерие и ханжество очень быстро охватывает целые приходы, из которых настоящие верующие бегут в другие церкви, чтобы не погрязнуть ненароком в грехе осуждения, ведь глаза видят, уши слышат, а голова думает и делает выводы. И как-то совсем не хочется исповедоваться перед таким «батюшкой», выворачивая себя наизнанку, чтобы услышать очередной унизительный комментарий, похожий на заметку из «желтой» газетенки, а не на совет мудрого наставника. В свой первый храм я проходила одиннадцать лет и была непосредственным свидетелем разворачивающегося на моих глазах процесса загнивания и разложения прихода, причем моя семья продержалась там довольно долго, многие «пионеры» стали разбегаться по округе, как только почуяли этот «душок». Я сначала спорила с ними, пытаясь найти какое-то приемлемое оправдание, действительно, возмутительным фактам, потом долгое время терпела, стараясь проявить смирение, но, когда, по дороге из церкви вместо умиротворения и радости, я стала ощущать тоску и обливаться слезами отчаяния, то поняла, что пора и нам искать себе другую обитель. Последней каплей послужили события, связанные с моими американцами.

Та поездка, которая началась неудачно, с поломки самолета, прошла более спокойно, чем предыдущая. На мое счастье, две клубные претендентки на поездку в США, в качестве поощрения за преданность новой директрисе, не успели сделать загранпаспорта — это стало очевидным уже за неделю до отбытия. У Ларисы, учительницы из православной школы, паспорт был — я ей посоветовала его сделать заранее, поскольку была почти на 100% уверена, что смогу пробить ее кандидатуру, но чванливая начальница предпочла лучше потерять эти два места, чем позволить поехать представителю церкви, так что билась я напрасно. Ее не могло вразумить даже то обстоятельство, что американцам придется сокращать и свою группу, ведь количество визитеров должно было совпадать с одной и другой стороны. Так что отправились мы втроем: Римма и начальница поселились у моей старой знакомой, а меня взяла к себе учительница, с которой мы подружились еще в первый приезд в США, а затем закрепили взаимную симпатию, когда ее семья приезжала в Россию.

Она, не без гордости, рассказала мне, что подсуетилась и первой сумела написать свою фамилию в ставший потом очень длинным список желающих поселить меня в своем доме. Мне было приятно это слышать, потому что, действительно, у меня с прихожанами протестантской церкви сложились очень теплые отношения — рядовые американцы, конечно, с детства зомбируются своими властями, но, тем не менее, способны отступать от навязанных догм под напором фактов, наблюдений и собственного жизненного опыта. Кроме Хелен я не встретила в США ни одного человека, который хотел бы оскорбить лично меня или нашу страну. Кто знает, как бы развивались события дальше, если бы в церкви ее отлучили от русской программы (как намеревалась сделать местная молодежь, но, видно, с ЦРУ им справиться не удалось), а в нашем компьютерном клубе остался бы старый директор.

Мероприятий на этот раз было запланировано значительно меньше, так что я не выматывалась к концу дня. Зато было время пообщаться со старыми друзьями: даже моя американская мама вернулась от сына на пару недель раньше, чтобы повидаться со мной. Знакомые прямо-таки рвали на части, приглашая то на обед, то на ужин, все делились своими новостями, расспрашивали о моей семье и работе. А Олли, мой преданный поклонник и сердечный друг, пригласил нас в ресторан со шведским столом, где так усердно потчевал меня всякими деликатесами, уговаривая попробовать то одно сказочно красивое блюдо, то другое, что на обратном пути мне стало дурно от обжорства, поэтому я улеглась на заднем сиденье и затаила дыхание, опасаясь, что не дотяну до дома и выдам назад все вкусности, испачкав машину — но, слава Богу!, обошлось.

Несколько человек, в том числе и моя хозяйка, начали активно уговаривать меня переехать жить в их страну, оказывается мне и работу подыскали - в местном колледже ушла на пенсию дама, преподававшая русскую литературу. Как раз в то время к их церкви присоединилась одна пакистанская семья, перебравшаяся в Штаты, так прихожане полностью снабдили их всем необходимым для нормальной жизни: и мебелью, и посудой, и бельем, детей определили в приходской сад, помогли снять дом и устроили мужа на работу. Поэтому, когда мне предлагали переезд и обещали помощь, я знала: действительно, не бросят в первое время, помогут устроиться, а потом уже самим нужно будет заботиться о своей семье. Для мужа тоже работу уже подготовили: программисты — востребованная профессия в США. Поскольку я переезжать никуда не собиралась, то отделалась шуткой: дескать, я по образованию специалист по англоязычной литературе, а не русской, поэтому такое предложение принять не могу.

Однако, очень, видно, моим американским друзьям хотелось мне помочь, потому что вопрос этот поднимался неоднократно. Как-то мне пришлось на мероприятии в церкви, при большом скоплении народа, объяснить свою позицию раз и навсегда, чтобы больше не приставали. Я привела такой пример: «Представьте себе, что ваша мать больна, за ней приходится ухаживать, затрачивая большие средства и усилия. А может, бросить ее на произвол судьбы: ведь вам из-за ее болезни приходится несладко, а до выздоровления еще очень далеко. Вы бы поступили так?» Раздалось дружное: «Нет!», а я продолжила: «Россия — моя мать, которая сейчас переживает тяжелые времена. Она серьезно больна и никогда не поправится, если все ее дети разбегутся, оставив ее в беде. Поэтому и я, и моя семья — мы будем терпеть неудобства и помогать Родине победить болезнь. И чем больше мы будем стараться, тем быстрее она выздоровеет. К тому же в вашем городе нет православного храма!» Слушали меня, открыв от удивления рот, но при упоминании о церкви сразу оживились и предложили перейти в их веру. Естественно, я отказалась — в предатели я не гожусь.

Во время нашего визита со мной произошел очередной необъяснимый случай. Весь июнь и в начале июля стояла ужасная жара, но буквально через пару-тройку дней после нашего приезда хляби небесные разверзлись и полил дождь. Солнце оставило тщетные попытки пробиться сквозь низкие свинцовые тучи и воцарился такой мрак, какой бывает лишь зимней ночью, когда покрывающий землю снег не дает темноте одержать полную победу над светом, посылая отражение своей белизны во все стороны — до самого звездного неба. Поднялся штормовой ветер, ломавший ветки деревьев и уносивший их и горы прочего мусора с бешеной скоростью и страшным ревом — казалось, пробудился и вылез из самой преисподней неведомый монстр, наводящий ужас на все живое. Ночью нас ожидало еще одно испытание: бесчисленные каракули сверкающих молний непрестанно вычерчивали на угольно-черном небе злобные заклинания темных сил, грозивших людям неисчислимыми бедами. Одно из них не преминуло сбыться: должно быть, многомиллионный разряд угодил в какую-то электрическую станцию — свет в округе вырубился, а вместе с ним и все насосы, откачивающие воду из подвалов. Вот это уже было стихийным бедствием — сам Президент объявил на следующий день: все пригороды огромного мегаполиса оказались под водой. Мосты снесло бурным потоком вспухших на глазах и взбесившихся дотоле абсолютно безобидных речушек-ручейков. Хваленые американские хай-вэи оказались расчлененными на небольшие отрезки: низины были затоплены, а на более высоких участках скопилось множество автомобилей — бесполезных букашек, которые никак не могли доставить своих хозяев домой. А сами жилища тоже оказались залитыми: у кого пострадал только подвал — в Америке это жилое помещение, обставленное хорошей мебелью и оснащенное дорогой техникой, а от других на виду остались только крыши — урон был нанесен колоссальный. Всем жителям штата — кроме моей подруги. Несмотря на то, что наш дом находился ниже всех в округе, то есть все потоки устремились с окрестных улиц прямо на нас, образовав на проезжей части целое море, глубиной с велосипедное колесо — ребятишки пытались проехать днем — в нашем подвале было абсолютно сухо — ни единой капли! Так что поутру мы отправились помогать соседям — вычерпывать воду из подвалов ведрами. Дон, муж подруги, все время хитро поглядывал на меня. а потом сказал: «Леди, тебя любит Господь!» Мой ошарашенный вид его позабавил и он объяснил: «Всех в округе затопило, кроме нас — потому что в нашем доме была ты!» Вот так я «сотворила» чудо за океаном!

Летний детский лагерь при церкви мне очень понравился, я постаралась многому там научиться, чтобы потом попытаться организовать нечто подобное в своем приходе. Тем более, что к тому времени наш храм уже был отреставрирован полностью, рядом построили церковный дом с просторной трапезной, где можно было бы кормить обедом детей и вожатых. Территория вокруг нашей церкви пока оставалась не обустроенной, вот я и подумала, что с утра ребята могли бы и на приходском огородике грядку прополоть, или камешки собрать и прочий мусор, вскопать клумбы для цветов — да мало ли не тяжелой работы можно было бы поручить детворе, для которой храм стал вторым домом — ведь матерям-то они помогали по хозяйству. В плохую погоду можно было бы что-то делать в помещениях, ведь всегда найдется то, что необходимо протереть или начистить до блеска. После обеда ребятишки могли бы отправляться на опушку ближайшего леса и отдыхать там, играя в мяч и бадминтон, или организовать другие развлечения, а в дождь можно было бы остаться в трапезной и заняться разными видами рукоделия, как это делали протестанты, тем более, что они обещали снабдить нас всеми необходимыми материалами.

Вернувшись из Америки, я сразу же бросилась к нашему молодому священнику и выложила ему все проекты. Мне так хотелось, чтобы и наши дети росли, заботясь о своей церкви, внося свой посильный вклад в ее жизнь, и чтобы научились многим интересным вещам, о которых никогда не слышали раньше, но очень полезным для развития творческих способностей ребенка. И еще в таком лагере дети могли прекрасно отдохнуть и найти себе новых друзей. В общем, я горела желанием устроить такой лагерь на следующий год. Однако, батюшка не разделил моего энтузиазма, отрезав: «Мне этот лагерь не нужен! С ним будет много мороки!» Когда ему необходимо было собрать как можно больше подписей якобы прихожан под просьбой к городской администрации предоставить его семье квартиру вне очереди, и мы все бегали, уговаривая своих коллег и знакомых, никогда не переступавших церковного порога, подмахнуть петицию — ему это было надо, а приходские дети его не интересовали.

Конечно, впечатление от разговора у меня осталось отвратительное, но я не теряла надежду: ведь Арчибальд меня уполномочил передать приглашение посетить США нашему старшему священнику — он был очень заинтригован моими рассказами о нем. Когда наш протоиерей появился ( а к тому времени у него уже существовал еще один приход), я робко поинтересовалась, не хотел бы он посетить Америку. Он отшутился: «Ты чего, Наталья: откуда у меня такие деньги?» Когда я ему объяснила, что его приглашают, так что деньги не нужны, я и сама так езжу, он недоверчиво согласился, а я сообщила о его согласии американцам. Арчибальд прислал мне письмо, в котором благодарил за содействие в организации визита нашего батюшки в их церковь и за помощь, оказываемую его прихожанам во время их пребывания в России. Еще в разговоре с ним в США я вынуждена была объяснить, почему и на этот раз приехали люди из компьютерного клуба, а не из православной церкви. Чтобы коренным образом изменить ситуацию, я посоветовала ему завязать контакты с православной школой, потому что напрямую церквам разных конфессий было бы общаться затруднительно — это мне говорили и в Америке, и в России. Честно говоря, я не понимаю, почему - ведь никто не собирался переманивать другую сторону в свою веру, а все контакты носили чисто гуманитарный характер, но это не моего ума дело. Просьбу я выполнила, осталось убедить младшего священника в том, что никто не покушается на его прихожан. Неохотно, но он все-таки согласился, и мы стали готовить первый визит.

Боже, что началось, когда я сообщила на родительском собрании православной школы о том. что за услуги будут выплачиваться деньги! «Братья и сестры во Христе» перегрызлись из-за желания заработать доллары любой ценой, а «великий ученый», возглавлявший эту школу, хотя не имел ни малейшего представления об организации учебного процесса, видимо, ощутил себя каким-то восточным халифом, во власти которого было либо осыпать золотым дождем своих приближенных (не забывая о себе, любимом) либо отодвинуть в дальний угол неугодных. Это было в сто раз омерзительнее, чем разборки в компьютерном клубе - и американцы, конечно же, сразу почувствовали атмосферу интриг и стяжательства.

Во время первого визита в православную школу, состоявшегося уже следующей весной, протестанты писали письма домой, а я пересылала их по электронной почте со своего компьютера, и, набирая текст, оказывалась в курсе их переживаний. Они были в шоке, особенно те, которых морили голодом хозяева, строго соблюдающие Великий пост - они не постыдились получить деньги на питание гостей, но почему-то забыли купить на них необходимые продукты. Уже упоминавшийся мною ранее «переводчик», который вызвал у американцев неприязнь, граничащую с брезгливостью, но приглашенный мною попереводить в те дни, когда я не могла отменить уроки, тут же, выставив пузо вперед, начал изображать из себя моего начальника и давать указания. Мало того, будучи прихожанами другого храма, эти два добра молодца — директор школы и толмач - отправили с визитом в Америку своего священника, а не нашего, с которым так хотел познакомиться Арчибальд.

Крайней, естественно, оказалась я: наш протоиерей обозлился на меня и, к сожалению, не счел нужным скрывать свою неприязнь: демонстративно отдергивал свою руку, когда в конце службы я подходила целовать крест, во время соборования обходил меня стороной, лишая помазания, а когда я попросила его разрешить мне устроить празднование своего пятидесятилетия в церковной трапезной для многочисленных знакомых-прихожан, он сначала нагрубил мне прилюдно, но потом все-таки смиловался и позволил, при условии, что испеку для него что-нибудь вкусное. Я испекла, только поздравления так и не дождалась, а удостоилась очередного грубого замечания. На нервной почве у меня начался приступ астмы, и дочка повела меня домой. Я еле могла идти, меня душили слезы от обиды: я ни разу не предала свою церковь, сделала все возможное и невозможное, чтобы убедить американцев не открывать протестантский центр в городке, а сотрудничать с нашим приходом, а из меня сделали козла отпущения и третировали неизвестно за что.

Я попыталась на исповеди спросить о причинах такого отношения у младшего священника, но он отказался мне что-либо объяснять, сказав: «Ты виновата, но твоя вина тебе неведома по грехам твоим!» Эту загадочную фразу я не поняла до сих пор. Правда, сотрудники компьютерного клуба мне объяснили: их директриса и Хелен распространили обо мне слух, что, будучи в США, я бессовестно вымогала деньги у их церкви буквально за каждое переведенное слово! Я просто обалдела от услышанного, ведь никогда не просила и не получила ни единого цента, а потом написала обо всем Марджори. Она выяснила, что деньги, действительно, выделили, и немалые, но только не мне, а кому - попробуйте догадаться сами! Еще Хелен и директриса наладили взаимовыгодный бизнес: одна скупала на распродажах по бросовым ценам тряпки, привозила их чемоданами в Россию, выдавая барахло за гуманитарную помощь, а вторая потихоньку распродавала шмотье, но уже по очень приличным ценам, а навар делился пополам — об этом мне рассказали сотрудницы клуба. которым постоянно предлагалось купить что-нибудь американское. Конечно, им не нужны были свидетели, поэтому все средства были хороши. Ладно еще не выставили меня воровкой или проституткой — и на том спасибо!

Особенно обидно мне было, что в мою мнимую «алчность» поверил младший священник, с чьей женой мне пришлось заниматься еще одну зиму — практически целый весенний семестр, только на этот раз уже готовить ее к сдаче госэкзамена, что было гораздо сложнее, ведь, кроме учебника, необходимо было переводить так называемые «тысячи» - определенное количество печатных знаков, составляющих тексты по специальности студента. Она училась на искусствоведа, тексты касались средневековой музыки, когда еще не были придуманы современные ноты, поэтому я парилась над их переводом день и ночь, тем более, что музыкальный словарь она мне так и не удосужилась принести из институтской библиотеки. В итоге она получила на госэкзамене отметку «хорошо» и даже сохранила стипендию. Конечно же, никогда и ничего они мне не платили - и вот эти люди могли с такой легкостью поверить в грязную ложь! Мало того, когда приехала моя подруга-учительница, у которой я останавливалась в США, директор православной школы запретил ее селить у меня, а отправил к своей знакомой. Она позвонила мне и, плача, сказала: « Я так по тебе соскучилась! Столько новостей, о которых хотелось бы рассказать, но меня к тебе не пускают! Прости меня, пожалуйста, это не мое решение! Я тебя очень люблю!» Когда я попыталась поговорить об этом с младшим батюшкой, он даже слушать меня не захотел, а замахал руками: « Я не собираюсь вникать в твои проблемы!» Это я, дура, вникала в его, а мои его не интересовали.

На следующий год, как только американцы приехали к нам с очередным визитом, Хелен, которую я во время первого визита пристроила жить к Ларисе, чтобы они познакомились поближе, и пригласили-таки ее посетить их церковный лагерь, бросилась звонить мне, даже не распаковав чемодан. Она просила меня опять поработать с их группой переводчиком, наговорила кучу комплиментов и сказала, что привезла мне много подарков от друзей. Я зимой не отвечала на ее письма, потому что решила больше не иметь никаких дел с такими непорядочными людьми — от сильнейших переживаний я начала болеть, но наши «замечательные» врачи из местной поликлиники никак не могли поставить диагноз. Однако нервничать мне категорически запретили, потому что каждый стресс вызывал у меня мучительный приступ, после которого я долго приходила в себя. Естественно, я отказалась и от очередной поездки в США, и от сотрудничества с протестантской делегацией в нашем городе, сославшись на плохое самочувствие. Хелен рвалась навестить меня дома и занести привезенные сувениры, но я отговорилась тем, что в квартире идет ремонт, так что сын встретился с ней у подъезда и забрал пакеты с дарами. В качестве переводчика Лариса попыталась подсунуть им свою дочь-бездельницу, самую худшую мою ученицу, которая, конечно, тут же опозорилась, практически сорвав их визит. Они попытались приехать еще раз, и на этом контакты закончились, а православным интриганам так и не удалось побывать в Америке — им просто не дали визу. Так что и в этом мире встречается справедливость. А в моей жизни наметился очередной крутой поворот.

История моих ошибок. Глава 61

Жанна Тигрицкая

О времена, о нравы!

Сотрудники компьютерного клуба начали разбегаться в разные стороны — подальше от новой директрисы. Помню, как я объявила в курилке, что больше не буду вести курсы английского языка, и реакцию сотрудников, запричитавших: «Какой ужас! А кто же нас теперь кормить будет?», но быть «дойной коровой» для аферистки, озабоченной лишь набиванием собственных карманов, мне совершенно не хотелось. Римма тоже ретировалась и взялась организовывать филиал одного из столичных вузов у нас в городке, чтобы молодежи не надо было тратить уйму времени на дорогу, да и московские преподаватели могли бы подработать на коммерческом отделении, не покидая Alma Mater надолго. Она сразу же начала звать меня к себе на работу, но я упорно не соглашалась, потому что репетиторством заниматься было намного выгоднее, единственным неудобством было то, что у меня не накапливался трудовой стаж. Именно на этом и сыграла Римма, пообещав, что меня оформят официально, она, правда, отказалась брать мою трудовую книжку — под предлогом, что со мной заключили договор, но и договор на руки мне не выдали, и лишь на следующий год, когда я пригрозила, что уйду в другую фирму, меня промурыжили еще несколько месяцев и только потом сделали все по закону.

В девяностые годы аферисты разных мастей сколачивали себе состояния, обманывая таких доверчивых простачков, как я: о том, что ни компьютерный клуб, ни институт не делал никаких налоговых отчислений в бюджет с моей зарплаты, я узнала только, начав оформлять документы на пенсию, так что в стаж у меня эти годы так и не вошли, зато доходы я принесла этим хапугам немалые: в клубе на мои курсы народ рвался, поэтому групп было много, и уроков приходилось давать немерено. Привыкшие открывать филиалы института в далеких провинциальных городках, где народ был не искушен и не избалован наличием высококвалифицированных кадров, руководители вуза попытались и у нас привлечь к преподаванию наиболее дешевую рабочую силу - школьных учителей, а приглашенных Риммой профессоров, доцентов и просто талантливых людей благополучно выжили, заплатив им сущие копейки, при том, что со студентов собирались очень приличные суммы. В итоге серьезные ребята, быстро сориентировавшись, перевелись в другие институты после второго курса — когда закончились два предмета, которыми они были довольны: программирование и английский, а как только мы с преподавателем компьютерных наук уволились, в эту богадельню стали набирать всех, готовых заплатить за покупку диплома — потому что обучением это назвать было никак нельзя, даже с большой натяжкой. Вот так в нашей стране дискредитировали идею платного высшего образования и не только во второсортных институтах, но и в самых серьезных и престижных. К сожалению, этот процесс разложения не миновал и идеал моей юности, в котором когда-то учился Сережа.

Сын заканчивал школу в тяжелые годы, последовавшие за дефолтом: многие фирмы разорились, люди потеряли все, что нажили, семьи остались без средств к существованию: на питание-то денег не было — не то, что за уроки английского языка заплатить, поэтому я вмиг потеряла половину учеников, а для оставшихся пришлось уменьшить плату вдвое. В эти годы жилось тяжело, экономила каждую копейку, ведь надо было готовить детей к поступлению в вуз. Сын был отличником, побеждал на олимпиадах по математике, физике и информатике, хотел учиться на программиста.

Помня о том, как здорово нам с Сережей жилось в общежитии его института, какие умные ребята окружали его в группе, насколько демократичнее и человечнее складывались отношения между студентами и преподавателями этого престижного вуза, чем в моем университете, какие научные школы брали свое начало в этом храме науки и те перспективы, которые открывались перед его выпускниками, я даже мысли не допускала, что сын будет поступать куда-нибудь еще. Преподаватели подготовительных курсов наперебой его хвалили и уверяли меня, что он на голову выше всех остальных по знаниям и способностям, поэтому должен поступить, вне всякого сомнения. Однако мы решили подстраховаться и параллельно сдать экзамены еще в пару институтов, тоже очень уважаемых. В итоге сын поступил на бюджетные места в три других вуза, а в Сережин немного не добрал (необходимые двадцать баллов получили выпускники лицеев при институте, где выпускной школьный экзамен засчитывали как вступительный, или ребята, занимавшиеся с преподавателями будущей Alma Mater — они заранее прорешали все типы задач, а сыну на экзамене по физике дали задачу, в условии которой не доставало одного параметра, то есть она была в принципе «нерешабельной» - как ее назвал шеф мужа, профессор самого крутого в стране вуза). Муж с сыном поехали забирать документы, но их вдруг отправили на беседу с председателем приемной комиссии, а тот начал уговаривать остаться здесь, похвалив высокие баллы сына, и предложил проучиться один семестр на бюджетном, но заплатив половину стоимости платного отделения: надо было просто успешно сдать первую сессию на 4 и 5, и тогда уже учеба стала бы совершенно бесплатной.

Мы даже не поняли, что ввязываемся в лохотрон, помня, что в этом институте раньше были самые высокие моральные стандарты, вот и попались на умело закинутую удочку. Когда на собрании для поступивших счастливчиков декан сказал, что к третьему курсу почти половина присутствующих будет отсеяна — и тогда у меня не екнуло сердце: я подумала, что это относится к разным богатеньким фифочкам, которые яркими, беспечными стайками порхали по коридорам когда-то чисто мужской обители, ведь никаких видимых признаков интеллекта на их разрисованных личиках не наблюдалось, в то время как у сына и его друзей (чьи папаши тоже когда-то закончили этот вуз и наивно полагали, что новые продажные времена не затронули их родную святыню) глаза светились умом — все они были выходцами из интеллигентных научных семей, где даже в холодильниках было пустовато, а уж про кошельки и говорить нечего, поэтому именно они и оказались лишними и были постепенно, один за другим, отчислены из оного вуза. Мой сын, пройдя через многочисленные издевательства и мытарства, психологически сломался, я от неожиданной нервотрепки чуть не отправилась на тот свет — еле откачали опытные хирурги, но пока я боролась со смертью в больнице, а сын лихорадочно зарабатывал мне средства на баснословно дорогие лекарства и операцию, его моментально отчислили в середине третьего курса за прогулы. И это при том, что, как только он поступил, и декан заявил, что некому преподавать английский: пол-кафедры разбежалось, так что пришлось сократить языковый курс с четырех лет до двух, я сразу же ринулась на помощь любимому институту, работая за зарплату, в два раза превышающую стипендию студента — ее хватало только, чтобы оплатить дорогу мне и сыну — практически занималась благотворительностью.

. Может быть именно такие унизительные зарплаты и вынудили преподавателей требовать взятки со студентов, ведь я могла подработать дома, а кому нужны были начертательная геометрия или культурология? А у них тоже были свои дети, которым хотелось есть и одеваться, а потом еще и образование получить, желательно, в чужом институте, ведь в родном это было не по карману. Я, конечно, не сидела, сложа руки, а боролась: ходила и в деканат, и к зав. кафедрами с просьбой дать ему возможность пересдать предмет другому преподавателю, а не тому, кто нагло требует денег. Надо сказать, что всегда находила понимание, и абсолютно бескорыстное, причем все начальство было в курсе того, кто во вверенном им подразделении этим занимается, поэтому разрешение на пересдачу давали к самым строгим преподавателям, но сын всегда успешно отвечал на все вопросы, так что сессию сдавал в срок. А один из корифеев его кафедры, которого все студенты боялись, как огня, поставил ему «пятерку» по своему предмету и пригласил преподавать в лицей при институте — вот это было в традициях того, родного, вуза, в котором мы были так счастливы с Сережей. К сожалению, порядочность и благородство принято считать обыденной нормой и не замечать, а вот рвачество, хамство, издевательства не просто бросаются в глаза, а так сильно ранят душу, что могут нанести непоправимый вред и физическому, и даже психическому здоровью человека, особенно, если он молод и не закален.

С каким трепетом я возвращалась в свою юность: когда, спустя тридцать лет, мы с сыном подходили к родным корпусам, ноги подкосились, и слезы покатились из глаз — пришлось остановиться, постоять, прислонившись к дереву, выкурить сигаретку. Воспоминания нахлынули на меня с такой силой, картины далекого прошлого так ярко вставали передо мной: казалось, что мне опять девятнадцать лет, я счастлива от того, что рядом со мной мой родной и самый любимый на свете человек, а впереди нас ждет долгая и радостная жизнь. Поднимаясь по ступеням крыльца, я не переставляла ноги, а взлетала на крыльях любви к этим дорогим для меня стенам. Наверное, меня кое-кто мог принять за сумасшедшую, заметив, как нежно я поглаживаю двери или перила, к которым когда-то прикасались руки моего мужа, как надолго застываю у окна, рассматривая знакомый пейзаж, как нежно перебираю темно-зеленую листву одичавших вишневых деревьев, сохранившихся на территории со времен колхозного сада. Старая студенческая столовая, как древняя избушка, осела, но не занесенная песками времени, как это бывает в исторических романах, а просто асфальт за эти годы укладывали столько раз, что исчезли ведущие к ней ступени.

Сердце сжалось при виде разрухи, с которой я столкнулась в первые же дни своей работы: серые потолки потрескались, на стенах краска где-то облупилась и осыпалась, а где-то повисла скрученными в трубочку грязными клочьями, половина ламп не горела, а паркетные полы были ободранными и затоптанными тысячами прошедших по ним ног. Повсюду была такая нищета и запустение, что я даже была рада, что заплатила за сына какие-то триста долларов, которые помогут что-то отремонтировать в институте. Надо сказать, что за три года многое было сделано в этом плане: привели в порядок и оснастили новой аппаратурой актовый зал, побелили и перекрасили многочисленные аудитории, наши кафедральные комнаты изменились до неузнаваемости, даже заменили каменные плиты на полу в коридорах — в общем, институт частично вернул себе свой привычный, достойный облик.

К сожалению, серьезное ухудшение моего здоровья не позволило мне продолжать там работать, так что о произошедших вскорости переменах я узнала от своих знакомых да из средств массовой информации: наверное, уж слишком много народу жаловалось на коррупцию и беспредел, раз в институте провели всеобъемлющую проверку и повыгоняли с работы очень многих, среди них тех преподавателей, которые издевались над моим ребенком — так что возмездие свершилось, только он наотрез отказался возвращаться туда, заявив: «Ненавижу!» Вот так я сломала своего сына, пытаясь затащить его, реального человека, в мир своих грез и идеальных представлений, навеянных воспоминаниями о счастливой юности. И это одна из моих самых больших ошибок.

Когда дети учились в старших классах, мы стали прихожанами другой церкви, распрощавшись с той, которой я отдала свое сердце и одиннадцать лет жизни. Последней каплей явился отказ молодого священника окрестить моего мужа. Выросший не просто в атеистической семье, а в воинствующе богоборческой, Алеша не испытывал потребности в посещении церковных служб, однако и мне никогда не препятствовал, провожая нас до храма утром или встречая после вечерни. Я, в свою очередь, никогда его не агитировала, он просто наблюдал, как я живу, слышал наши разговоры с детьми, отмечал с нами все церковные праздники. Потом стал задавать вопросы, читать купленные нами в церкви книги, обсуждать прочитанное — и захотел креститься. Несколько раз сходил со мной на службу, наконец решил поговорить со священником, однако получил категорический отказ: батюшка был уверен, что, раз муж родился через три года после окончания Великой Отечественной Войны — значит, его крестили в детстве. Бесполезно было объяснять, что его родители не верили в Бога и никогда не переступали порога храма. Нам было заявлено, что в послевоенные годы крестили всех детей. Меня этот факт несказанно удивил, потому что в первый же год моей церковной жизни я попросила нашего старшего священника (тогда он у нас был всего один) отпеть моего давно погибшего мужа, но получила решительный отказ, ведь батюшка был уверен, что Сережа не был крещен, раз родился в конце сороковых. Парадоксально, но Алеша и Сергей — ровесники, и обоим было отказано: одному — в крещении, а другому — в отпевании, по одной и той же причине.

В нашем новом приходе батюшка, выслушав нас, сразу же согласился, так что муж стал полноправным членом церкви. Три года мы ходили на службы вместе, после крещения Алеша вообще очень изменился в лучшую сторону, стал более ответственным и внимательным, особенно это проявилось, когда я заболела. Он мой друг и помощник, мы живем душа в душу - жаль только, что много времени упущено. Я очень благодарна нашему пастырю за его доброту, понимание, советы — за то, что внес покой в нашу непростую жизнь. Батюшка наш — замечательный человек, довольно молодой (ему около сорока лет), но мудрый и любящий людей, поэтому не обличающий, а готовый понять и простить многие человеческие слабости. После операции я не в состоянии дойти до храма и, тем более, отстоять службу — хотя в нашем новом приходе батюшка никогда не заточает нас в духоте и тесноте на три-четыре часа, заставляя выслушивать свои велеречивые проповеди — как это делал самовлюбленный протоиерей в нашей прежней церкви. И в больницу, и к нам домой, чтобы причастить и соборовать меня, приходит помощник нашего батюшки, новый клирик, тоже очень милый, интеллигентный человек. Однако, враг не дремлет: забрали от нас дорогого нам батюшку, направили в другой приход, а нам прислали молоденького — совсем мальчика, и теперь нашей воскресной школой руководит — как вы думаете, кто? Дочка протоиерея нашего прежнего храма! А папа, видимо, осуществляет общий контроль и наставляет молодого пастыря.

Дети мои, которые выросли в церкви и, что называется, с молоком матери впитали эту особую атмосферу, насмотревшись на творимую священниками несправедливость и откровенные издевательства, тоже стали ходить на службы в другие храмы — поближе к институту, работе или новому месту жительства. Большинство их друзей и одноклассников вообще перестали бывать в церкви: несколько раз на Рождество или Пасху они собирались, как раньше, большой и дружной компанией и шли на праздничную службу, но каждый раз им отказывали в причастии и исповеди священники, на чьих глазах они выросли — видите ли в этом храме они редко появляются — значит, недостойны. Разогнали почти всю молодежь своими бесконечными придирками и запретами. Может, новый Патриарх остановит наконец таких рьяных клириков — иначе наших детей с распростертыми объятиями будут встречать только на панели да в наркопритонах.

История моих ошибок. Глава 62

Жанна Тигрицкая

Подведение итогов.

К сожалению, прошлое никак не отпускает меня, я часто вспоминаю события и радостные, и трагические, особенно в последние годы, ведь у меня, наконец,появилось время, чтобы еще раз осмыслить произошедшее и, может быть понять, в чем я ошибалась, а в чем была права. Интернет дал мне возможность получить информацию о некоторых бывших одноклассниках, однокурсниках и знакомых. Жизнь показала, что почти все мои тогдашние оценки были правильными: кто хотел заниматься наукой -тот стал ученым и счастлив, несмотря на безденежье. Стяжающие удовольствия и богатство поселились за пределами нашей Родины. Готовые торговать собой удачно пристроили свой товар, получив ожидаемую выгоду. Рвавшиеся к власти прошлись по чужим головам и заняли руководящие должности. Умеющие солгать, не моргнув и глазом, побывали депутатами разных уровней или стали крутыми бизнесменами. Бездельницы и захребетники нашли себе удобные шеи, на которых восседают вполне комфортно до наших дней (за очень редким исключением).

Тот, кто разрушил мою жизнь, напоив моего мужа, и другой - завистник, поливавший грязью погибшего человека, оба похоронили своих сыновей — пусть это страшное наказание образумит тех, кто готов строить козни окружающим, подвергая их жизнь опасности. Бывшая подружка «раскладушка» родила от моего отца сына (или просто убедила его в этом, потому что до самой своей смерти он навещал ее и помогал материально — это при его-то патологической жадности!) Алешину сестру-ведьму замуж так никто и не взял, а еще говорят, что все мужики — дураки! После смерти родителей она все подгребла под себя: и трехкомнатную квартиру, и дачу, и машину, и гараж, построенный братом. В общем, наследства от родителей мы не получили: ни он, ни я. Моя мать даже не поинтересовалась, что со мной, когда Алеша ей сообщил по телефону, что я в тяжелом состоянии в больнице и могу умереть в любую минуту. Она дожила до восьмидесяти лет, поощряя порочные наклонности племянника-подонка, который в очередной раз сидит в тюрьме.

Киевский Аспирант защитил написанную для него кандидатскую диссертацию, сделал не очень большую, но все-таки политическую карьеру и теперь с пеной у рта отстаивает интересы украинской мовы, которая якобы может пасть жертвой великорусского шовинизма. Илья оказался настоящим Обломовым, только не таким добродушным. После нашего развода ни докторской он не защитил, ни семьи не создал: так и перебегал от одной мини-юбки к другой, находя себе симпатичных молоденьких дурочек, готовых жалеть его и проливать слезы, выслушивая очередные фантастические истории (в том числе и обо мне, неблагодарной москвичке, которая вероломно влюбила в себя наивного беднягу, а узнав, что он неизлечимо болен, немедленно его покинула, обобрав до нитки — впрочем, «смертельный» недуг позволил ему благополучно дожить до пенсии, а дальше следы теряются).

Я рада за Кирилла, у которого карьера сложилась очень успешно: он работает в трех местах и везде руководит коллективами единомышленников: заведует кафедрой в вузе (он уже давным давно доктор наук и профессор), возглавляет отдел в академическом институте и еще он создал совершенно новую научно-исследовательскую структуру, которая отнимает у него много времени и сил. Он поседел, облысел и стал очень похож на моего мужа Алешу — просто какие-то близнецы-братья. Его дочери почти тридцать лет, она превратилась в милую, романтическую девушку и нашла свое женское счастье, поселившись у любимого человека — провинциала, приехавшего в Москву, простого слесаря, не имеющего высшего образования, но видимо, покорившего ее чистой, не испорченной столичной жизнью, душой. Кирилл сердится на нее и называет их гражданский брак развратом, позабыв, как когда-то убеждал меня сначала пожить вместе, а уж только потом пожениться. Мы перезваниваемся и переписываемся через Интернет последние десять лет, поэтому многое знаем друг о друге. Все собираемся встретиться, да я нахожу разные причины, чтобы этого избежать, потому что, заболев, я резко постарела, а после операции набрала много лишних килограммов, от которых никак не могу избавиться, хотя не ем сладкого, жирного и даже белый хлеб, зато тренируюсь на беговой дорожке, но толку никакого нет — все такая же толстуха, что почему-то очень радует моего мужа.

Надеюсь, что в нем я не ошиблась, взвалив на себя когда-то такую тяжелую ношу. Честно признаюсь, много раз в жизни жалела, что связалась с ним, ведь отец психологически раздавил его как личность. Он ленив, безынициативен, труслив и от этого лжет, чтобы как-нибудь выкрутиться в данный момент, совершенно не думая о последствиях. Он никогда не заботился о детях, не воспитывал их ни словом, ни делом, правда, вынужден был под моим напором заниматься домашними делами и со временем научился ремонтировать квартиру, создавая своими руками оригинальный дизайн, так что теперь с гордостью демонстрирует знакомым наше ни на что не похожее жилище и выслушивает от них восхищенные комплименты. Всю нашу совместную жизнь (уже тридцать лет) я обеспечивала семью материально, поэтому, когда заболела, наступили трудные времена, но затем муж вдруг зашевелился и научился подрабатывать — оказалось, что может. А самое главное — он так перепугался, когда врачи сказали, что могу умереть в любой момент, что стал бегать ко мне в больницу по три раза в день. Все женщины, с которыми я лежала в разных палатах в течение полугода просто обзавидовались мне: «Счастливая ты — надо же, как муж тебя любит!» И правда: последние шесть лет я ощущаю заботу о себе, он стремится меня порадовать, помогает во всем, покупает цветы и подарки — проявляет внимание не только по праздникам, а практически каждый день. Вот и получается, что все-таки не зря я потратила свою жизнь, ведь как сказал давным-давно наш общий знакомый: «Только ты, Наталья, сможешь сделать из него человека!»

Мы живем дружно и все время хохочем: у нас есть свои семейные приколы и еще мы часто вспоминаем Кирилла, почти каждый день, потому что некоторые его фразы и анекдоты, рассказанные им когда-то, растащены нами на цитаты, значение которых понятно только нам, вот и веселимся, иной раз только посмотрев друг на друга. Когда я рассказываю Кириллу о том, как мы с Алешей дурачимся, он тяжко вздыхает и говорит, как мне кажется, не без зависти: «Какие вы, ребята, молодцы!» Наверное, в шикарном доме его высокопоставленной жены такие простые человеческие радости просто немыслимы и недопустимы — вот и рванула дочка из ханжеской элитной духоты на бескрайний колхозный простор, овеваемый свежими ветрами. Не представляю, как смог Кирилл выдержать тридцать лет бок о бок с постылой супругой. Как-то он мне сказал: «Почему ты мне только на работу звонишь? Запиши домашний телефон!» Я отказалась, пояснив: «Марине это может не понравиться». Он обреченно согласился: «Да, Марине это может не понравиться». В его голосе была такая тоска и безысходность, как будто его приговорили к смертной казни, и надежды на спасение нет.

Вспоминаем мы и Сережу, ездим к нему на могилку, иногда вдвоем, а порой муж и сын без меня, чтобы что-то подправить, покрасить оградку, прополоть декоративную травку, поставить свежий букет.

Не ездит только дочь, она, вообще, как только я заболела — сразу уехала жить с подругой в Москву, чтобы не ухаживать за мной. Она, будучи совсем крошкой никогда не сидела у меня на руках, а вырывалась, даже еще не умея ходить - к отцу шла на руки, к чужим людям тоже — но не ко мне. Никогда! Она не позволяла себя ни целовать, ни обнимать, ни гладить — получилась копией моей мамы: такая же холодная, неласковая, грубая и жестокая, но на людях доброжелательная, всегда готовая помочь, душа компании. Просто поразительно, что такие черты характера как лицемерие, равнодушие к близким, какая-то садистская беспощадность, жестокосердие, жадность и эгоизм могут передаваться на генетическом уровне. Мать меня ненавидела, потому что я была ее противоположностью, теперь за эти же мои качества меня ненавидит собственная дочь. За годы моей болезни она ни разу не сварила мне каши, не посидела у кровати, не подержала за руку, как это делали другие взрослые дети в больнице, навещая своих матерей. Ухаживать она отказалась сразу, заявив: «Я брезгую!».

Конечно, ей не до больной матери. Она, как попрыгунья-стрекоза, перелетает с места на место: то она в Крыму, то в Египте, то путешествует по Золотому кольцу, то ежемесячно навещает в Питере очередных друзей, обретенных благодаря Интернету. И в Москве у нее нет ни одной свободной минуты: то рок-фестиваль, то новый фильм, то боулинг, то на скейтборде хочется покататься, то бесконечные встречи в кафе и барах с постоянно меняющимися, как в калейдоскопе, приятелями-однодневками. Точно так же себя вела в юности моя сестра, как, впрочем, и в зрелости . Ей тоже не нужна была мать, о которой она не хотела заботиться, а в итоге просто убила ее, отказавшись дать лекарство. Я неоднократно пыталась поговорить с дочерью, объясниться с ней, даже подсунула ей эту книгу - в надежде, что прочитает и поймет, кто ее мать, какую непростую жизнь прожила, как дорого заплатила за возможность иметь детей, как сильно их люблю — но все бесполезно: она ничего не хочет ни слышать, ни понимать. Попыталась до нее достучаться, послав написанное о ней стихотворение, в котором выразила свою материнскую боль — она даже не ответила. Вот эти строчки. Хочу поделиться с вами:

Принцесса.

В одинокие ночи

И тоскливыми днями

Я мечтала о дочке

С колдовскими глазами

С волосами каштаново-

Медного цвета

И рожденной в «рубашке» -

Есть такая примета:

Кто в «одежке» родился -

Не узнает печали,

А удачу и счастье

Упустит едва ли.

И помчит Птица Счастья

Мою дочь в замок Принца,

Облетая ненастья,

Будет в небо стремится.

И откроется в замке

Волшебная дверца,

Наполняя любовью

И радостью сердце...

Оказалось, реальность -

Не лото и не «Бинго»:

Родилась моя дочь

С гордым именем Инга.

Заблудилась, наверное,

Где-нибудь Птица -

Получился не ангел,

А просто тигрица:

Вместо нежности — злоба,

Нетерпимость и ярость.

Для меня в ее сердце

Уголка не осталось.

И никто моей дочери

В этом мире не нужен:

Не любви она ищет,

А богатого мужа.

Вот старухой из сказки

И сижу у корыта -

Как надежды мои,

Оно так же разбито.

Так хотелось мне дочку, мою кровиночку, подружку, чтобы можно было приласкаться, пошептаться о своем, о девичьем, вместе что-то приготовить или сшить — я же многое умею и могла бы научить, а любой женщине такие навыки в жизни могут пригодиться. Но главное, что, по моему мнению, должно быть у каждой нормальной женщины — это любящее сердце, готовое на самопожертвование — ведь помогать любимым и дорогим людям, заботиться о них — в этом и состоит призвание женщины, ее счастье. Как оказалось, для многих это совсем не так.

Обо мне заботились муж и сын, вот и выходили — надеюсь, что еще доживу до внуков.

Кроме моей семьи мне доставляет радость общение с друзьями и учениками — и нынешними, и бывшими: мне встретилось много хороших людей в последние годы. Я радуюсь письмам и звонкам тех, кто не забывает меня: скоро жду в гости мою Нину Ивановну — так счастлива буду повидаться с ней! Столько событий произошло за эти годы, так много надо друг другу рассказать! А еще я люблю рассматривать присланные по электронной почте фотографии — так, даже не выходя из дома, можно посмотреть мир, путешествуя со старыми друзьями, или познакомиться с их детьми — нам, например, очень понравилась дочка Кирилла, с которой мы в жизни вряд ли когда-нибудь встретимся.

Общение с приятными и дорогими мне людьми наполняет мою жизнь, дарит ощущение нужности и счастья, но кроме них, на мою судьбу оказали огромное влияние мои самые искренние и преданные друзья — мои ненаглядные кошки и коты, в первую очередь Юраша, который прожил со мной без малого восемнадцать лет, видел всех моих мужей, утешал меня в годы отчаяния и вдовства, помогал мне нянчить моих детей, прибегая за мной на кухню или в ванную, где шум воды заглушал плач проснувшегося малыша. А однажды он спас мне жизнь, позвав из ванной, где я полоскала белье, в комнату, заполненную дымом из-за взорвавшегося телевизора. Он был настоящим героем, моей опорой, соратником и наперсником, ведь именно ему я рассказывала, возвратившись с работы домой, обо всем, что произошло со мной в этот день. После его смерти я не хотела заводить другого кота, ведь очень переживала потерю друга, но через несколько лет, не выдержав, взяла в дом очередного рыжего пушистика. Бывало у нас и по двое-трое кошек за раз, ведь дети приносили с улицы несчастных, которых мы лечили, кормили, ласкали, а через три-четыре года хоронили, потому что больные животные долго не живут. А затем у нас появлялись новые беспризорники. Пять лет назад подобранная кошка родила нам двоих малышей, которых я вырастила и считаю своими кошачьими внучатами. Я всю жизнь любила кошек до умопомрачения, но рыжего мальчика Сеню, который родился на моих глазах и не отходит от меня ни на шаг, я просто обожаю: когда смотрю на него, или глажу его шелковистую шерстку, моя душа наполняется такой сладкой нежностью! Она, как золотистый тягучий мед, переливается через край, заполняя все окружающее пространство - это маленькое пушистое солнышко согревает и освещает мою жизнь.

И еще один мой верный друг заслуживает упоминания : настоящий мужчина, благородный, честный, бесстрашный, готовый всегда придти мне на выручку по первому зову, никому и никогда не давший меня в обиду, ласковый и чуткий, необычайно умный, все понимающий с полу-взгляда и полуслова, повсюду следовавший за мной, никогда не повысивший на меня голос — не кавалер, а мечта, ведь так? Это мой пес Арчи, рыжий колли, похожий на собаку Лесси из американского сериала и ни в чем ей не уступавший. Он был с нами рядом тринадцать лет и многому нас научил, открыв нам неведомый мир бескорыстной и преданной любви, полной самоотречения и жертвенности — настоящей любви и верности, на которую способны далеко не все люди. Если в ином мире я смогу снова встретиться со всеми своими любимыми питомцами — то, значит, и умирать не страшно. Хотя надеюсь еще пожить — ведь это так увлекательно!

Конец шестой части.

История моих ошибок. Послесловие. К читателям

Жанна Тигрицкая

Послесловие.

Ну, вот и приближается к своему концу мой земной маршрут, по которому я передвигалась от одной ошибки до другой, как бесплатный автобус с остановками по требованию, распахивающий двери не по своей воле, а выполняя желания пассажиров — случайных людей, воспользовавшихся неожиданной возможностью, подвернувшейся им в подходящий момент. Разные были пассажиры: одни, прокатившись пару остановок, исчезали, не оставив никакого следа, и таких было большинство, а другие, удобно устроившись в уголке, ехали долго, зачитавшись интересной книгой, или рассматривая пролетающие мимо пейзажи. С некоторыми я так сроднилась, что до сих пор вижу их отражение в оконном стекле и слышу прекрасные слова, произнесенные знакомыми голосами, хотя их обладатели уже давно путешествуют по иным мирам, однако, именно они дают мне силы двигаться дальше.

И относились ко мне пассажиры каждый по-своему, сообразно с полученным воспитанием и особенностями характера: кто-то бритвой кромсал кожаное сиденье и выцарапывал ножом бранные слова на стенке, видимо, получая садистское удовольствие от того, что имеет возможность, хоть и исподтишка, но продемонстрировать, что и он, будучи полным ничтожеством по сути, тем не менее, способен оставить свой след в чьей-то жизни. Другие, наоборот, доставали чистые носовые платочки, чтобы удалить с сиденья оставленную предшественниками грязь и, нежно дыша на покрытое морозными узорами стекло, своими теплыми пальцами старались растопить накопившийся от стужи лед, чтобы в салоне стало светлее, да и чтобы тем, кто войдет после них, было видно, куда они направляются.

И зверье благополучно путешествовало вместе со мной — двенадцать моих кошек и одна собака, самые верные и ласковые из всех пассажиров, никогда не покидавшие меня и спасавшие от одиночества и отчаяния, когда мой дом оказывался пустым.
Текст взят с http://www.litens.narod.ru/