К счастью, я не опоздала, но всю долгую дорогу тряслась от страха при одной мысли, что придется пройти до дома еще два километра через поле и поселок, а ведь уже было полвторого ночи. Выйдя на своей остановке на шоссе, я увидела, что из передней двери автобуса выскочил мужчина, тут мне стало еще страшней: а вдруг это преступник. Какую несказанную радость я испытала, узнав нашего хорошего знакомого! Я бросилась к нему с таким приливом чувств, что он, по-моему, даже испугался и удивленно спросил: «Наташа, что с тобой?» Когда я объяснила причину, мы оба расхохотались, и, поскольку он возвращался с того же самого вечера, всю дорогу обсуждали это мероприятие. В два часа ночи я вошла в квартиру и потихоньку улеглась рядом с мужем, который усиленно притворялся спящим.
Утром Сережа поинтересовался, где я взяла билет, а, когда узнал, то сделал вывод: этот мужик положил на меня глаз. Не убедил его и пересказанный мной разговор девиц, но вечером он все-таки успокоился, когда мне неожиданно открылась кое-какая информация о вчерашнем благодетеле.
Вера, моя соседка по комнате, была не только патентоведом, но и умела шить женскую одежду. Поскольку она одна воспитывала двенадцатилетнего сына, а бывший муж успешно уклонялся от уплаты алиментов, она подрабатывала шитьем, причем брала за услугу недорого, поэтому клиентов хватало. Вот и секретарь нашего академика заказала у нее обновку к Новому году. На следующий день после вечера была назначена последняя примерка, и меня попросили придти на нее, чтобы посмотреть и оценить изделие со стороны. Поскольку Кирилл очень понравился Вере, она решила воспользоваться удобным случаем и навести о нем справки у самого осведомленного в лаборатории лица. Я оказалась невольным слушателем этой беседы. Если бы я знала тогда, что мы с Кириллом подружимся, то слушала бы повнимательней, а так уловила главное: мой благодетель, действительно, был не свободен: он жил с Мариной, не расписываясь. Вся лаборатория знала об этом и была уверена, что когда-нибудь их свадьба обязательно состоится. Я поинтересовалась о причине такой уверенности, и ответ секретарши меня шокировал: «Марина — не простая девушка, она из очень влиятельной семьи. А Кирилл нацелен на то, чтобы сделать хорошую карьеру и занять высокое положение. Семья Марины ему в этом поможет». Я удивилась: «А разве он недостаточно умен, чтобы самому всего добиться?» Наверное, я потрясала людей своей провинциальной наивностью, ведь была уверена, что мой муж сделает прекрасную научную карьеру без всякого блата. Ответ был дипломатичным: «Безусловно, Кирилл умный молодой человек, но здесь таких немало. В Москве очень сложно добиться высокого положения без серьезной поддержки». Вечером мы, как обычно, делились новостями, и я пересказала Сереже состоявшийся разговор. Вердикт прозвучал безапелляционно: «Он ее не любит, потому что, когда мужчина любит женщину, он на ней женится, боясь потерять. Мы, мужики, - собственники. А, если он собирается жениться ради карьеры — то как он жить-то с ней будет, с постылой? Ведь от такой жизни в петлю залезть потянет очень скоро!» Мой муж был таким же максималистом и романтиком, как и я.
В выходные мы готовились к встрече Нового года: провели в квартире генеральную уборку, нарядили елку, все почистили и перестирали: дом сиял в ожидании праздника. Мы не хотели никуда идти и, тем более, приглашать к себе: знакомых было много, но близко мы ни с кем не сошлись. Опыт проведения первого новогоднего праздника в компании только что появившихся знакомых оказался неудачным: ничего общего с этими людьми у нас не было, разговоры за столом показались неинтересными и примитивными, высказываемые мнения поверхностными и спорными — дружить семьями не получилось. Более или менее близкими приятелями стали родители двух очаровательных близнецов, которых по понедельникам отвозили на служебном автобусе в Москву на пятидневку, а в пятницу привозили домой. Мальчишкам было около трех лет, они были похожи, как две капли воды, но с абсолютно разными характерами: один был тихим и ласковым и позволял мне тискать себя, не убегал, когда я его сажала на колени, а второй был резким, непослушным и даже иногда проявлял зачатки агрессии. Эту семью мы приглашали в гости, и сами у них бывали, но редко, нас больше радовало общение с Сережиными однокурсниками.
В понедельник мы получили праздничный продуктовый заказ с разными вкусностями, меня отпустили с работы, взяв слово, что после праздника угощу домашней выпечкой, на которую я была мастерица. Все складывалось удачно, только очередная пьянка у мужа на работе заставляла сжиматься сердце. И не напрасно - после нее Сережа не вернулся домой: «друзья» на работе щедро наливали и успешно напоили, а, когда, он устроил дебош в служебном автобусе, сослуживцы высадили его на трассе и уехали. Его сбила насмерть машина одного из министров, несущаяся с огромной скоростью по обледенелой дороге и вылетевшая на пешеходную обочину при попытке обогнать рейсовый автобус с правой стороны. В два часа ночи приехала милиция и сообщила мне эту страшную весть. Помню только, что на улице невыносимо громко выли собаки, а я сидела одна в пустой квартире, и мне казалось, что стены рушатся, увлекая меня куда-то вниз, в черноту и холод. То, что я пережила было настолько ужасным, что писать об этом я не в состоянии.
История моих ошибок. Глава 28
Жанна Тигрицкая
И упало каменное слово на мою, еще живую, грудь.
В отличие от утверждения Анны Ахматовой в стихотворении, частью которого является название этой главы, я была абсолютно не готова к обрушившемуся на меня горю. Мне на помощь пришли взрослые люди, жены директора и его заместителей, на своей машине возили, чтобы оформить необходимые документы, отправили телеграмму моим родственникам. За полчаса до наступления нового года приехали муж сестры и мать, которая, не успев переступить порог, начала на меня орать: «Это ты виновата: не уберегла его!» Мне стало плохо, и я от ее крика ушла в ванную, где потеряла сознание. Может, нас с Сережей пришлось бы хоронить рядом, если бы не зашла проверить мое состояние жена зам директора по капитальному строительству, врач по профессии, с которой мы были особенно дружны. Зная, что мать меня не любит, она решила, что приехал один зять, но не найдя меня ни на кухне, ни в комнате, спросила, где я. Зять указал на санузел, она открыла дверь и увидела испугавшую ее картину: мать сидит на бортике ванны, скрестив на груди руки, а я лежу на цементном полу бесформенным мешком, уткнувшись лицом в основание унитаза. Она бросилась ко мне, но мать попыталась ее остановить: «Да не беспокойтесь Вы так — у нее с детства бывают обмороки. Полежит и придет в себя». Все это мне рассказала сама Людмила гораздо позднее, а тогда она подхватила меня и в одиночку перетащила на диван, сделала какие-то уколы и вскоре я пришла в себя. Когда она стала укорять мать за бесчувствие, та, не стыдясь ответила: «А я, вообще приехала купить себе новые сапоги, планировала поездку на зимние каникулы, а тут повод такой удачный подвернулся. Грех было не воспользоваться!». Как говорится, комментарии излишни. Людмила, да и все остальные, были в шоке от того, как себя вела и что говорила моя мать. Сапоги она, конечно купила, как и кучу других вещей для сестры, и все время пыталась заставить меня померить обновки, чтобы понять, подойдут они ей, или нет. Зная, что моя мама не способна любить никого, я и не ждала от нее ни сочувствия, ни поддержки, но и к глумлению над моим горем готова не была, ведь тело моего мужа ещё даже не было предано земле.
Все эти страшные дни Людмила бросала свою семью, чтобы поддержать меня и как друг, и как врач. Я никогда этого не забуду, мы очень близко сошлись с ней и дружили много лет. Ей тоже не слишком повезло в жизни. Она родилась и выросла в Ленинграде, детство и юность провела в нищете, так как отца в семье не было, а мама была простая, почти неграмотная женщина, получавшая гроши и едва сводившая концы с концами. Девочка же росла красавицей: она была похожа и на Бриджит Бардо, и на Наталью Кустинскую — эффектная блондинка с голубыми глазами. Конечно,при такой внешности хотелось и одеться красиво — ведь даже правильно ограненный бриллиант нуждается в изысканной оправе, чтобы приобрести роскошный вид и стать еще большей драгоценностью. Поклонников было море, но Людмила была воспитана в строгости, и ничего не позволяла, ждала своего принца, который не замедлил появиться.
Это был очень приятный молодой человек из хорошей, интеллигентной семьи, инженер по холодильным установкам. Встречались они недолго, поженились по безумной любви, и даже вскоре получили свою комнатушку в коммуналке почти в самом центре города. Неважно, что она была темной и сырой, а окно выходило в облезлый, темный двор, похожий на каменный мешок, в который никогда не заглядывало солнце. Семья мужа Людмилу не жаловала — нищая простолюдинка не входила в их планы: даже когда она поступила в медицинский институт, их отношение не изменилось, как, впрочем, и после рождения внучки. Свекровь пилила, пилила своего сыночка, настраивая его денно и нощно против молодой жены - в конце концов отношения испортились, и дело уже попахивало разводом, нужен был только толчок, чтобы поставить последнюю точку. И тут, вернувшись как-то домой пораньше, она застала мужа с другой женщиной, причем этот идиот, едва натянув трусы, выпрыгнул в окно (благо жили они на первом этаже), предоставив женщинам возможность самим разрешить эту пикантную ситуацию. Естественно, Людмила развелась, а бывший муж пустился во все тяжкие, его выгнали с завода, где он трудился в конструкторском бюро, он пошел в службу быта ремонтировать холодильники, окончательно деградировал и спился. Дочка, когда выросла, захотела посмотреть на отца, нашла его и, ужаснувшись при виде сизолицего, трясущегося всем телом и шамкающего почти абсолютно беззубым ртом, старика, тут же ретировалась и никогда его больше не видела.
Людмила стала вечером работать в аптеке, а ночью дежурить в больнице, чтобы обеспечить дочери счастливое детство, а не такое, как у нее самой. Как-то она возвращалась домой из института, шел проливной дождь, но у нее был зонтик. Пробегая мимо кинотеатра, она вдруг услышала обращенные к ней слова: «Девушка, вы не возьмете меня под свой зонтик? Мне бы до метро добежать, а то льет, как из ведра.» Людмила увидела стоящего под козырьком интеллигентного мужчину, которому она годилась в дочери и ответила: «Конечно, только зонтик-то маленький, а плечи у вас широкие — все равно, промокните.» Тогда мужчина вдруг предложил: «А давайте мы посмотрим новый фильм в этом кинотеатре — вдруг, когда мы выйдем, дождь уже кончится, и зонтик вообще не понадобится!» Людмила согласилась, ведь дочка была в тот вечер у бабушки, а новых фильмов она уже лет сто не видела — вот так они и познакомились, Валерий проводил ее до дома, но в гости не напрашивался, что ей очень понравилось. Однако, на следующий день он пришел с огромным букетом, коробкой конфет, фруктами и бутылкой «Шампанского», и началось его активное и длительной ухаживание. Впрочем, оно было безуспешным, потому что он был женат и имел двоих уже взрослых детей, а Людмила не собиралась ни разрушать чужую семью, ни становиться любовницей, пусть даже такого приятного, обеспеченного и высокопоставленного человека. Для него развод был практически невозможен - он мог потерять все: начиная с партбилета и кончая работой, но, видно, так глубоко в его душу запала неприступная красавица, что он-таки развелся и сделал ей предложение, которое она приняла без колебаний, убедившись, что ее искренне любит умный и достойный человек, за которым она будет, как за каменной стеной.
Именно за ней она вскоре и очутилась. Валерий Иванович оказался патологически ревнивым, никуда жену не отпускал, боясь, что у нее появится поклонник помоложе. Но самое ужасное — это то, что его щедрость моментально испарилась сразу же после появления штампа о браке в паспорте: он не разрешал Людмиле покупать себе даже необходимую одежду: она, бывало, приобретет какую-нибудь обновку и оставит у нас с Сережей, чтобы потом, под праздник, надеть, уменьшив цену вдвое. Он дошел даже до такой низости, как попрекать ее дочь куском хлеба: видите ли, ребенок слишком много ест! Он очень боялся потерять Людмилу, но своей нескрываемой жадностью и безосновательной ревностью вызвал сначала обиду, затем раздражение, а впоследствии и неприязнь, переросшую в ненависть, как со стороны подрастающей дочери, так и самой Людмилы. После первого развода он все оставил жене и детям, переехал в наш городок, где возглавил строительство лабораторных корпусов нового института и получил двухкомнатную квартиру на троих. После развода с Людмилой он уже не проявил такой щедрости, поделив даже вилки и ложки.
Квартиру они разменяли, Люда с дочерью переехала в однокомнатную, правда, дочка, закончив школу, вернулась в Ленинград и поступила в мамин институт, который и закончила в срок, выйдя замуж и родив Людмиле внучку. Они с мужем распределились в один из южных городов, где вскоре получили собственное жилье. Так что в своей квартире моя подруга обитала одна, правда, недолго: ей едва исполнилось сорок три года, она была красавицей, прекрасной хозяйкой, работала в амбулатории при заводе, где трудилось множество мужчин. Один очень интересный и обаятельный инженер покорил ее сердце, но замуж за него выйти она отказалась наотрез — уже, видимо, была сыта по горло двумя предыдущими браками. В итоге она уехала в Москву, поменяв квартиру, а у меня родились дети, которые никому оказались не нужны, поэтому, стараясь компенсировать отсутствие в их жизни бабушек, я любила, и ласкала их с утроенной силой, и посвящала каждую минуту своей жизни именно им, да и телефона тогда еще не было — и мы потерялись. Но я никогда не забуду того, что, возможно, обязана ей жизнью.
Помогали и другие, преимущественно старшее поколение, взявшее меня под свое крыло, потому что нашлись люди которые злорадствовали: так ей и надо, а то жила, как королева, никогда с «авоськами» не ходила, не то, что мы, вечно нагруженные сумками, как ишаки! Разговоров и сплетен было много, придумывались какие-то невообразимые небылицы — на такое способна только больная психика. Почти два месяца я не ночевала дома: не могла заснуть даже после приема лошадиной дозы снотворного, в чужом доме было легче. Меня приютили родители близнецов и еще одна семья, проживавшая в коммуналке, где пустовали две комнаты, в одной из них мне и поставили раскладушку. Я сразу же вышла на работу, хотя начальство предложило взять отпуск и съездить к родителям, чтобы немного прийти в себя, но Вера, насмотревшись на похоронах и поминках на мою маму, жестко распорядилась: «Не вздумай сделать такую глупость! Дома она тебя окончательно доконает.» Да я и не собиралась: не было сил ехать, и предстояло отмечать девятый и сороковой дни. К тому же мне все время казалось, что Сережа ждет меня, скучает и зовет, я готова была поселиться на кладбище.
Спасла работа: вдруг оказалось, что я всем нужна: народ повалил валом — кто-то искал понадобившуюся статью в журнале, а потом просил перевести отрывок. Кто-то приносил репринт и интересовался, правильно ли он понял содержание, не надеясь на свое знание английского. Даже с французским языком вдруг пришлось иметь дело. Голова не варила совершенно, приходилось делать титанические усилия, чтобы хоть что-то сообразить, но никто не роптал, если я ошибалась. Уже много позднее я оценила тактичность окружавших меня в институте людей: никто не выражал мне сочувствия или соболезнования, все приходили по делу, но при этом засиживались, рассказывали какие-то новости из институтской жизни, про выставки, проходившие в это время в Москве, про театральные и кино-премьеры. Только через полгода,летом, ребята стали мне потихоньку признаваться, как страшно им было заходить в мой кабинет, как они боялись показаться бесчувственными и наглыми, давая мне очередное задание. Но умные люди решили, что только таким образом можно вывести человека из состояния шока: надо, во-первых, загрузить его голову работой, чтобы хоть на время вытеснить черные мысли, а во-вторых, не оставлять в одиночестве. Ну, как мне не помнить этих, в общем-то, совершенно посторонних людей, проявивших такое великодушие, понимание и сопереживание, со временем, и правда, облегчивших мою боль!
Вера, которая до этого появлялась на работе не чаще одного-двух раз в неделю, проводила рядом со мной весь день, причем, практически, не закрывая рта: она говорила и говорила, рассказывая о своей жизни, о трех сестрах, о родителях, о подругах, о том, как училась в институте и где работала. В выходные она приглашала меня к себе и тоже тормошила, не давая уйти в свои мысли, советуясь со мной и по поводу воспитания сына, и выбирая новый фасон платья, и, вообще, обо всем на свете. Наверное, ни один самый титулованный и известный психотерапевт в мире не сумел бы оказать помощь пациенту так квалифицированно и эффективно, как это удалось сделать Вере - она, безусловно, оставалась самым близким для меня человеком в течение двух последующих лет. Да и я уже стала почти членом ее семьи, стараясь хоть чем-то отблагодарить ее за поддержку: занималась английским с ее сыном Васей и французским - с отпрыском ее подруги-соседки, мыла окна и посуду, штопала дырявые пятки на Васькиных носках, циклевала вручную паркетные полы, клеила обои, а, когда Вера поехала на три недели отдохнуть в Болгарию, перебралась к ней, чтобы вести хозяйство и присматривать за ее сыном.
У Веры судьба сложилась нелегко: семья была простая — папа до пенсии трудился на заводе токарем, мама сидела дома, поработав до рождения детей уборщицей, а дочерей было четверо, к тому времени все уже работали, закончив институты, у всех были свои семьи. Только Вера осталась без мужа - то есть она выходила замуж, но развелась. История ее неудачного брака могла бы показаться образцом глупости и безответственности, если бы не заставила ее так страдать, особенно из-за предательства ее близких. Ей было всего 17 лет, когда к ним в гости из Ленинграда приехал однополчанин отца, чтобы повидаться с другом и показать Москву своему 24 летнему сыну. Верина семья из шести человек занимала комнату в коммуналке. Гостей уважили, предоставив им кровать, а девочек уложили на полу. Ночью великовозрастный сынок сполз потихоньку с койки на пол и фактически изнасиловал Веру, зажимая ей рот рукой. Никто ничего не услышал: дети сладко спали, оба отца храпели, изрядно выпив накануне, а мать, заторможенная, как зимняя муха, даже днем, и ухом не повела. Так бы никто ничего и не узнал, если бы Вера не забеременела. Трясясь от страха, она рассказала родителям, что случилось, когда гости уже давным-давно вернулись домой, насладившись всеми прелестями столичной жизни. Чтобы не попасть в тюрьму, подонку пришлось жениться, причем родители с обеих сторон обвиняли в произошедшем только Веру, не захотевшую убивать своего ребенка, который никому не был нужен.
Вот так она стала мамой в 18 лет. С мужем она практически не жила, так как он плавал по дальним странам, зарабатывал хорошие деньги, но жене отдавал гроши. Вера научилась шить и стала брать заказы, а поскольку в магазинах ничего приличного не продавалось, а салонов и ателье, где шили одежду на заказ, катастрофически не хватало, то у нее не было недостатка в клиентах. Из-за того, что мать не захотела возиться с внуком, Васю пришлось отдать в ясли-сад и пойти работать на завод. Вот так она и вкалывала, живя на зарплату и откладывая все заработанные шитьем деньги на квартиру. Наконец, она накопила на первый взнос, чтобы построить кооператив. Никто ей не помог ни копейкой: ни ее родители, ни, тем более, его. Вася уже учился в школе, когда они вселились в небольшую двушку. Муж пару раз приезжал на побывку между плаваньями, а на третий раз заявил, что все эти годы жил с буфетчицей на своем судне, она недавно забеременела, и он должен на ней жениться, поэтому требует развода и раздела жилплощади, поскольку, по закону, половина принадлежит ему. Вера попробовала доказать в суде, что он не имеет никакого отношения к этой квартире, просила выступить свидетелей. Чужие люди пытались за нее заступиться и помочь сохранить так тяжело заработанное ею жилье, а родители даже на заседание не явились. Пришлось ей опять калымить, чтобы выплатить подонку, сломавшему ее жизнь, половину стоимости квартиры, она залезла в долги — подруги дали, кто сколько мог, но не родители и не сестры, которые очень удачно вышли замуж и ни в чем не нуждались. Видимо, не имея надежного семейного тыла, брошенная и преданная в тяжелую минуту своими близкими, Вера прекрасно понимала, что мне рассчитывать не на кого, и что мое горе не только не вызывает у родителей никакого сочувствия, а даже некоторое злорадство, ведь мать мне неоднократно говорила, когда Сережа был жив: «И за что он только тебя так любит?», а теперь я осталась одна, абсолютно беззащитная и перед ними, и перед целым миром, который, к счастью, оказался ко мне гораздо добрее, чем собственная семья.
Сережины родственники на похороны не приехали, хотя мы прождали их еще один день, зато появились через месяц:приехал дед и муж старшей из двоюродных сестер. Я оставила их ночевать в квартире, а сама ушла к знакомым на раскладушку. Вернувшись утром, обнаружила, что во всех шкафах кто-то бесцеремонно порылся, на мой немой вопрос Гриша кивком указал на деда — тот искал деньги и облигации, но на деньги была куплена мебель, а бумаги хранились в сейфе у Сережи на работе. Была суббота - я собиралась на кладбище. Дед отказался ехать под предлогом, что ему тяжело будет, ведь дорога дальняя (менее десяти остановок на автобусе от дома до погоста), он, видимо, надеялся еще что-то найти в моем доме. У Сережиной могилы я рассказала Грише все, что мне удалось узнать об обстоятельствах гибели мужа, о том, что ни один адвокат не хотел браться за дело, узнав, что ДТП совершила министерская машина. Наконец, я упросила прекрасного человека, который не побоялся противостоять государственному аппарату. Он мне сказал, что более безобразного расследования не видел за все тридцать с лишним лет своей юридической практики, мы пытались бороться полтора года, требуя поменять следователя — натурального подонка с гестаповскими глазами и замашками, но так ничего и не смогли добиться. Когда говорят, что в нашей стране сегодня царит беспредел, я только усмехаюсь: а что — в семидесятые годы его не было?
Гриша тоже со мной поделился информацией: оказывается дед днем, когда я была на работе, пошел по соседям искать на меня компромат, и один запойный алкаш, которому ни я, ни Сережа ни разу не дали денег в долг, а на самом деле на выпивку, видимо, решил свести со мной счеты, а, может, просто это был бред свихнувшегося забулдыги, но он наворотил такую ахинею, что милиция просто обязана была меня арестовать, прихватив,как улику ружье, из которого я и убила мужа. Гриша-то, конечно, понял, что из себя представляет сизоносый сосед, но дед-то, оказывается,еще и разорился на бутылку водочки, чтобы помянуть внука с новым другом, он ведь и сам был большим любителем спиртного, вот они и снюхались. Еще Гриша сообщил, что тетка целый месяц пилила деда, добиваясь, чтобы он поехал и все у меня отобрал, а из квартиры выгнал. Она почему-то решила, что квартиру оставят деду. Я была благодарна Грише за предупреждение и за теплые слова поддержки, переданные им от жены. Когда мы вернулись, застали у меня в доме распивающих очередную бутылку деда и соседа-алкаша, которого я тут же выставила за дверь. Пьяный дед распалился и начал на меня наскакивать, требуя вернуть деньги, которые он дал Сереже на новое пальто и на обручальное кольцо пять пять тому назад и облигации. Я была в таком шоке, что потеряла дар речи, хорошо, что зашла приятельница и пригрозила вызвать милицию, если он не прекратит хулиганить и оскорблять меня. Я находилась на грани нервного срыва: рыдала и тряслась всем телом, Гриша скрутил деда и повел на автобус, чтобы вернуться домой, пообещав, что они с женой постараются сделать все, что будет в их силах, чтобы дед здесь больше никогда не появился.
Самое главное — что я и не собиралась оставлять себе эти бумажки, тем более, что никто в стране не верил, что за них когда-нибудь дадут хоть какие-то деньги. Сережа их забрал по просьбе бабушки, которая тогда еще была жива, но обнаружил, что тетка успела украсть две трети, и только, чтобы и остальную часть она не прикарманила, он привез их в Москву, причем хотел выбросить в урну еще на вокзале, да я не дала — ведь они принадлежали его маме, поэтому мы должны были их сохранить Но после всей вылитой на меня грязи, я решила, что лучше выброшу их в мусоропровод, чем отдам злобной ведьме. Однако, тетка не угомонилась — написала на меня заявление в милицию. Ко мне пришел участковый, чтобы понять, что происходит. Он, конечно, предварительно навел все справки, а выслушав меня, посочувствовал и даже оставил свой домашний номер телефона (в соседнем городке эта роскошь цивилизации уже была доступна, а у нас появилась только через пятнадцать лет) и посоветовал в следующий раз не пускать бывших родственников в дом. Он также обещал помочь и предупредить своего сменщика, чтобы он, в случае чего, не дал меня в обиду.
В феврале на каникулы приехала моя мать. С тех пор, как мы с Сережей перебрались в Подмосковье, она зачастила на экскурсии по столичным магазинам. Правда, в этот раз она привезла мне моего любимого котика Юрашу, который заслуживает отдельной главы, потому что он дважды спасал меня от смерти. Я предупредила мать о том, что сказал участковый, и не напрасно: дед появился опять. Мать дверь не открыла, он отправился к соседу, а она потихоньку вышла и, приехав ко мне на работу, позвонила с проходной и вызвала на разговор. Не успела я появиться, как она начала на меня орать, не стесняясь присутствия посторонних. По ее мнению, я ни на что не имела права и должна была все отдать деду-алкашу, а, вернее, Сережиной тетке. Когда я, в слезах, поднялась к себе в кабинет, Вера сразу все поняла, позвонила начальнику, отпросила нас с работы и потащила мою мать в юридическую консультацию, чтобы ей адвокат объяснил, кто и на что имеет право. В консультации мать так скандалила и орала на меня, что юрист приняла ее за свекровь и просто обалдела, поняв, что она моя родственница, а не мужа. Адвокат раскрыла толстенные книги и не просто зачитала текст, а еще и пальцем провела по строчкам перед ее глазами. Мать, поджав губы, утихомирилась и вышла, а адвокат покачала головой и сказала мне: «Д-а-а, вам не позавидуешь: мало того, что мужа любимого потеряли, так еще родственники рвут на части. А с такой мамашей вам и свекровь не нужна. Держитесь и не сдавайтесь: закон на вашей стороне».
Мы переночевали у Веры, утром мать отправилась по магазинам, а мы ко мне домой, чтобы окончательно решить вопрос с дедом. В опорном пункте милиции никого не оказалось, была суббота. Тогда мы зашли к родителям близнецов и попросили помочь. Жена осталась с детьми дома, а муж, прихватив, для верности, еще одного общего знакомого, пошел с нами. Не успели мы войти в квартиру, как появился пьяный дед и с порога начал обзывать меня, не забывая, однако, требовать деньги, облигации и даже наши обручальные кольца. Ребята его быстро утихомирили, а Вера рассказала о нашем визите к адвокату. Этого он не ожидал, хотя, наверняка, и тетка справки у юристов навела, а орал он, потому что надеялся, что, раз прав не имеют, так, может, получится взять на испуг. Наконец, поняв, что ему ничего не светит, дед собрался в обратный путь. Втроем мы доехали до метро, Вера отправилась домой, а мы с дедом на вокзал. Перед посадкой в поезд уже протрезвевший дед мне признался, что не хотел ехать, но дочь заставила, угрожая, что не будет иначе за ним ухаживать. Больше я его не видела.
От всего пережитого мое здоровье разбилось вдребезги: спать могла не более трех-четырех часов, выпив сильнейшее снотворное, из почек вдруг полезли камни, о существовании которых я даже не подозревала, болело сердце, было тяжело дышать, совершенно не могла есть. При росте в 170 сантиметров я весила менее 50 килограмм, то есть была кожа, да кости. С приходом весны и наступлением теплых, солнечных дней, я стала понемногу приходить в себя. Конечно, главным образом, благодаря стараниям Веры, да и других ребят из нашего института, в первую очередь, Кирилла.
История моих ошибок. Глава 29
Жанна Тигрицкая
Малахитовая шкатулка.
Этот человек был и остается главной и неразгаданной до сих пор загадкой для меня. Кто он: мой ангел-хранитель, дарованный Небесами, чтобы служить мне опорой в самые тяжелые и мрачные времена, или посланец темных сил, при каждом приближении ко мне, посредством очередного искушения так радикально и болезненно меняющий направление моего жизненного пути, что я дважды чуть не вылетела за его пределы на крутом вираже? Каждый раз, когда я начинала сомневаться в его искренности и хорошем отношении ко мне, он совершал настолько благородный поступок, что мне становилось ужасно стыдно за свои беспочвенные подозрения. С другой стороны, стоило мне расслабиться и полностью довериться этому человеку, как немедленно следовал предательски нанесенный удар такой силы, что мне требовались месяцы, чтобы только придти в себя. Абсолютно все окружающие отзывались о его человеческих качествах крайне отрицательно: хитрый, эгоистичный, способный на любой, даже самый низкий, поступок ради достижения своей цели, расчетливый карьерист с огромным самомнением, не способный ни на какие высокие человеческие чувства, вроде дружбы или любви. Не правда ли: какой-то графический, резкий, черно-белый портрет с преобладанием темных тонов!
Мне же он виделся совсем другим: не карьеристом, а целеустремленным молодым человеком, верящим в себя и мечтающим подняться благодаря своему уму и работоспособности на более высокую социальную ступень, разносторонне одаренным, тонко чувствующим, наделенным артистическим талантом, увлекающимся поэзией и народным фольклором (он собирал русские пословицы), с потрясающим чувством юмора, любителем туристических экспедиций и знатоком разнообразных минералов. При одном только его виде у меня поднималось настроение, просыпалась бодрость и возникало желание шутить по любому поводу, из-за чего он, наверное, считал меня легкомысленной пустосмешкой. Конечно, в первый год нашего знакомства ни о каких приколах и речь идти не могла, но со временем мой «природный оптимизм» - это его формулировка - начал потихоньку проявляться, а за ним последовало и присущее мне качество воспринимать происходящие события и окружающих людей через призму юмора: иногда с понимающей улыбкой, снисходительной к человеческим слабостям, а порой с безжалостной, саркастической насмешкой при встрече с вопиющими и наглыми пороками, вызывающими у меня неприязнь и чувство брезгливости.
Вне сомнения, этот человек выполняет какую-то очень важную функцию в моей жизни. Вот только какую? Почему он появился в день новогоднего вечера, именно в то время, когда я спорила с мужем из-за злополучных билетов, а в институте уже никто не работал — все готовились отмечать праздник? С чего бы это вдруг он решил помочь мне с приглашением, ведь альтруистом он не был. Если бы не его неожиданный визит, я бы поехала домой, а не поступила бы, впервые за прожитые вместе шесть лет, наперекор желанию мужа, которого мой поступок рассердил. И он, в свою очередь, решил проигнорировать мою просьбу не ходить на коллективную пьянку, а, наоборот, пошел, да еще и напился. А так сидели бы дома, и Сережа бы не погиб. Я не знаю, что было бы дальше: вполне возможно, что, если бы муж не взялся за ум, я бы с ним развелась. Вся надежда у меня была на аспирантуру, возвращение в любимый институт, в родную стихию, в которой он чувствовал себя, как рыба в воде. Но надо было потерпеть еще год, а это, при процветавшем в отделе пьянстве, было ох как непросто!
Пока писала эти строки, меня вдруг осенила еще одна мысль: как мог Кирилл сидеть в моем кабинете и читать американский журнал, если в то время он не знал английского языка! И в школе, и в институте, и в аспирантуре он учил немецкий, прекрасно его знал и даже обсуждал научные проблемы с коллегами из Германии, когда они прибывали к нам на конференции. Сам он тогда еще никуда не выезжал: в Советском Союзе это право принадлежало узкому кругу лиц, даже в Болгарию, которую называли шестнадцатой союзной республикой, попасть было довольно сложно (например, одному моему знакомому, которому предстояло сделать доклад на симпозиуме, проходящем в этой стране, райком партии не дал разрешение на поездку из-за того, что он был разведен и навещал ребенка только по выходным). Английский язык Кирилл начал изучать через несколько лет, когда, женившись на Марине, он сразу же смог и вступить в партию, и в ряды той самой элиты, перед которой были открыты все двери, в том числе, и за границу. Научный журнал — не комикс, чтобы разглядывать картинки, а, не владея языком, он только это и мог сделать, но даже при этом ему бы, все равно, пришлось обратиться ко мне за помощью: перевести подписи к схемам и диаграммам. Так зачем он пришел в такой неурочный час и чем, на самом деле, занимался в моем кабинете, тем более, что за стеной располагался читальный зал, где он мог утолить свой научный интерес в полной тишине, а не отвлекаясь на мой телефонный спор с мужем.
На вечере я его не видела, может, он и был, но танцевать не приглашал. Честно говоря, я, вообще, не хотела танцевать, но пару раз не смогла отказать хорошим знакомым, чтобы не обидеть их. Для меня танец — это не просто нечто вроде спортивного упражнения под музыку. Наверное, из-за того, что мать не ласкала меня в детстве — не гладила, не обнимала, не прижимала к себе, я не приучена к тактильным ощущениям: мне неприятно, когда на меня напирают набившиеся в транспорте люди, или кто-то прижимается в очереди - это вызвано не раздражением от неудобства, а физическим отвращением, как при вдыхании неприятного запаха или когда «режет ухо» скрежет лопаты, которую волокут по асфальту, или при виде чего-то отвратительного, вызывающего приступ тошноты. Поэтому я танцую очень редко, только если невозможно этого избежать: в чужих руках я напрягаюсь, пытаясь скрыть то, что не испытываю никакого удовольствия от совершаемого действия. Обычно, партнер, все равно, это чувствует и говорит: «Чего ты такая напряженная? Расслабься!». Я обожаю танцевать только с тем, кому доверяю или , в идеале, кого люблю. Тогда прикосновения вызывают ощущение счастья и блаженства, а музыка лишь усиливает эффект, и все мысли уплывают куда-то, увлекаемые мелодией, а тело движется, покачиваясь - так, что начинает кружиться голова. Мы очень часто танцевали с Сережей дома, нежно прильнув друг к другу, или немного отстранившись, чтобы смотреть до бесконечности в любимые глаза. И сейчас, будучи старой и толстой теткой, я частенько танцую с мужем, отцом моих детей, человеком, ставшим мне родным за прожитые вместе почти тридцать лет.
Кирилл пришел сразу же после праздника, совершенно не помню, что он хотел, потому что я была в невменяемом состоянии: с гибели Сережи прошла всего неделя. Он о чем-то беседовал с Верой, о какой-то театральной премьере,только обрывки их разговора проникали в сознание, да и то лишь, когда он обращался с вопросом ко мне. Я отвечала односложно и невпопад, и он удивился: «Да что с Вами? Приболели что ли?» Странно, что, будучи наблюдательным и тонким человеком, он не заметил, что я одета в черное, да и лицо мое почти такого же цвета. Мне вдруг стало так горько, весь пережитый мной совсем недавно кошмар обрушился на меня с новой силой, как беспощадная лавина, которая увлекает за собой, переворачивая и ломая задыхающуюся жертву. Слезы брызнули из глаз, я попыталась объяснить: «У меня муж умер!», и выбежала из комнаты, давясь рыданиями. Вера тут же последовала за мной в читальный зал, стала гладить по плечу и обнимать, стараясь успокоить, а когда мне стало полегче, она пожурила меня: «Больше никогда так не делай! Не надо пугать людей, ведь они не виноваты в твоем горе. Парню аж плохо стало, прямо весь побелел.» Я запомнила ее совет и старалась впредь держать себя в руках, но для этого мне пришлось начать курить, потому что, затягиваясь сигаретой, я делала глубокие вдохи, а это, как оказалось, успокаивает нервы. Если же мне становилось совсем невмоготу, я выходила в коридор под предлогом, что хочу покурить.
Бесконечно долго тянулись тоскливые зимние дни, наступил февраль, и опять появился Кирилл. Он принес нам с Верой билеты на ежегодно проводимую в Москве выставку «Удивительное в камне». Вере Кирилл понравился с первого взгляда, она была рада его вниманию и сразу же согласилась пойти, а я, как нитка за иголкой, повсюду следовала за ней. Даты на билетах не было, и Кирилл спросил, когда мы собираемся сходить. Вера что-то прикинула, глядя в потолок, и выбрала субботу, так как у нее были запланированы какие-то дела на воскресенье. Так они и договорились, причем Кирилл ни словом не обмолвился, что тоже придет. Неожиданно Верины планы изменились, и мы оказались на выставке только в воскресенье. Честно говоря, я готова была пойти куда угодно и когда угодно, только чтобы не сидеть в одиночестве дома, наедине со своими мыслями. Все чувства в моей душе умерли, осталось только отчаянье - темно-коричневая тягучая горькая масса, добравшаяся до самых отдаленных уголков моей души и заполонившая все мое существо. И вдруг, когда я зашла в первую же комнату музея, я ощутила, как мрак начал понемногу рассеиваться, будто тоненький солнечный лучик нашел небольшую лазейку и, крадучись, робко проник в мою душу, озарив ее, пусть пока еще слабым, но все-таки светом.
Я увидела прекрасную коллекцию камней: разнообразных минералов всевозможных размеров и форм, а также широчайшей палитры цветов и оттенков — от кроваво-красных рубиновых вкраплений в обломке горной породы , напоминавшем разломленный на две части плод граната до кирпично-оранжевого отполированного куска яшмы с коричневыми, бежевыми, песочными и желтыми прожилками, образующими причудливый узор. А умопомрачительно зеленый малахит, этот волшебный камень, воспетый с таким мастерством в сказах Бажова! А божественная бирюза! Обилие сверкающих кристаллов, то плотно примыкающих друг к другу, образуя дружную семейку, напоминающую выводок опят на подгнившем пеньке, то растопыривших свои прозрачные «пальчики» во все стороны, как ощетинившийся воинственно торчащими иголками еж, а то и отдельные красавцы- великаны, гордо выставляющие напоказ свое великолепие — все это не могло не восхищать.
Там были еще и многочисленные поделки из камня, настоящие произведения искусства, но я была потрясена изысканностью и гениальностью творений самой матери-природы, которая смогла вдохнуть жизнь в казалось бы абсолютно для этого неподходящую материю. Отец научил меня видеть и понимать красоту не только животного и растительного мира, но и этой, застывшей на века и даже тысячелетия, субстанции, однако, несомненно, тоже обладающей душой и способностью чувствовать. Я ведь выросла недалеко от Урала, с детства ходила в походы, из которых привозила понравившиеся мне камни. Со временем их накопилось в доме столько, что мать стала ругаться и даже выбрасывать «излишки», но мы тащили новые шедевры, и количество «драгоценностей» не убывало. Отец водил нас с сестрой на экскурсии в геолого-минералогический музей, находившийся в подвале какого-то профильного института, и его знакомый, заведовавший этой волшебной коллекцией, казался нам неким восточным халифом, обладателем несметных сокровищ, потрясающих наше воображение своим великолепием.
Посещение выставки «Удивительное в камне» послужило сигналом к пробуждению моей омертвевшей душе, которая вдруг встрепенулась и дала мне знать, что я еще жива, раз способна чувствовать и восхищаться красотой окружающего мира. К тому же это напомнило мне мою прежнюю жизнь с ее простыми удовольствиями. Но эта нечаянная радость тут же погасла, когда я пожелала записать свой восторженный отзыв в книгу, приготовленную для посетителей. Прямо над ней висел график дежурства участников экспозиции, а в нем фамилия Кирилла, зачеркнутая в один из рабочих дней и перенесенная на субботу. То есть он интересовался датой нашего похода не просто так, а, видимо, хотел лично показать нам выставку и рассказать о ней что-то интересное, известное только ему. А мы явились на следующий день, и он, конечно, подумал, что мы и не собирались идти, а билеты взяли из вежливости. Когда я представила, что он прождал нас весь день в субботу, то есть попросту потерял выходной, то ужасно расстроилась: я не хотела быть неблагодарной, ведь он, действительно, доставил мне огромную радость, пригласив на эту выставку.
В понедельник Кирилл появился у нас и, как ни в чем ни бывало, поинтересовался, воспользовались ли мы билетами, или решили пойти в следующие выходные. Мы дружно отрапортовали, что уже посетили экспозицию накануне. Разумеется, он нам не поверил, признавшись, что дежурил в субботу, но тут уже мы его удивили, сказав, что знаем о том, что он перенес свое дежурство. Тогда он заметно обрадовался, только посетовал, что мы его не предупредили, а то бы он нас встретил там в воскресенье. Но мы заверили его, что и так выставка нам очень понравилась, и поблагодарили за доставленное удовольствие, угостив чайком. Так началась наша дружба. Дважды Кирилл предлагал мне свою помощь, абсолютно бескорыстную, что для москвичей, особенно, мужчин, тогда являлось большой редкостью, да и теперь такое не часто встретишь.
История моих ошибок. Глава 30
Жанна Тигрицкая
Сказки Перро и Андерсена.
В феврале я уже стала ночевать дома: на зимние каникулы приехала мама и привезла моего любимого котика, который и стал моей семьей на долгие тринадцать лет. Набегавшись за целый день по столичным магазинам, она засыпала рано, но само ее присутствие в доме успокаивало меня. Затем, когда она уехала, меня стал лечить кот, он спал на моем одеяле, и я всегда могла приласкать и погладить его, стоило только протянуть руку. Когда я возвращалась с работы, он всячески демонстрировал мне свою радость: валялся на полу, переворачиваясь с боку на бок, при этом не сводил с меня глаз, наблюдая за моей реакцией и ожидая похвалы. Когда я плакала, сидя на диване, он прыгал ко мне на колени, заглядывал своими желтыми марсианскими глазами в лицо и что-то бесконечно говорил на ласковом кошачьем наречии, пытаясь утешить меня. Если бы он был человеком, то, наверняка, стал бы академиком, потому что он был не просто умным, а прямо-таки гениальным существом, тонко чувствующим мое настроение, умеющим размышлять и делать выводы и, главное, это был говорящий кот, причем, он не мяукал, а как-то мурмуркал, выдавая целые тирады. За без малого 18 лет совместной жизни, я научилась почти безошибочно понимать его - так, не зная иностранной лексики, можно догадаться о смысле произнесенной фразы, основываясь только на интонации. Порой она оказывается важнее слов, ведь по ней можно судить о чувствах и настроении говорящего, а также о его намерениях и искренности. Поскольку мы с котиком постоянно разговаривали, то и мелодику речи он перенял от меня. Как мы любили и понимали друг друга! В сказке «Кот в сапогах» верное животное спасает своего хозяина от нищеты. Мой котик протянул мне свою лапку помощи, когда я была готова погрузиться с головой в болото небытия, вытянул меня из мрака, осушил мои слезы и согрел душу. За свою долгую жизнь он успел так много для меня сделать: выдал замуж, дождался рождения детей и умер, будучи старым и немощным. Я рыдала целую неделю и вспоминаю его с нежностью и благодарностью даже спустя двадцать три года после его смерти.
В конце зимы со мной произошел удивительный случай: меня посетил ангел. Я с детства не люблю темноту, а в то трагическое время она прямо-таки нагоняла на меня ужас, поэтому, ложась спать, я не выключала лампочку в прихожей и оставляла дверь приоткрытой — так, чтобы свет не бил в глаза, но при этом разгонял мрак в комнате. Как-то ночью я проснулась и увидела, что рядом с моим диваном стоит человеческая фигура со сжатыми у груди руками, облаченная с головы до ног в белый наряд. Лица видно не было, потому что свет располагался сзади, к тому же наброшенный на голову покров опускался на лоб мягкими складками. Судя по очертаниям, фигура принадлежала женщине, от нее веяло таким теплом и покоем, что я даже не испугалась. Мне захотелось показать ей, что я ее вижу, я попыталась сесть в постели, но почему-то не смогла пошевелиться — тело, казалось, онемело. Ощущение было такое, как будто я туго спеленута, как новорожденный младенец. Неимоверным усилием ,скорее, воли, чем физических сил мне удалось приподнять негнущиеся ноги — так спортсмен, выполняет упражнение на гимнастическом снаряде. Мое движение не осталось незамеченным: фигура пошевелилась и стала медленно удаляться от меня, причем перемещалась очень плавно, как будто висела в воздухе, а не опиралась ногами на пол. Она как бы вытекла из комнаты через приоткрытую дверь, причем, как и положено физическому телу, на мгновение заслонив свет, льющийся из коридора. Оцепенение сразу же прошло, я поднялась, подошла к окну, открыла настежь форточку, в которую ворвался бодрящий морозный воздух, осыпавший меня целой пригоршней холодных снежинок, затем направилась на кухню. Я бы нисколько не удивилась, если бы застала там только что виденную женщину, но никого не было. Попив воды, я отправилась спать. До сих пор не знаю, кто навестил меня в ту ночь, молился обо мне, сложив руки на груди, но могу только предположить, что это был мой Ангел-хранитель, который вырвал меня из под колес автобуса через несколько лет и спас от неминуемой смерти.
Кирилл стал регулярно заходить к нам, причем не по делу, а просто так, чтобы поговорить минут десять-пятнадцать, иногда пил чай. Они с Верой все время обсуждали какие-то нашумевшие спектакли или премьеры в наиболее интересных московских театрах, потому что моя подруга через свою сестру могла доставать билеты на самые модные постановки, часто пользовалась этой возможностью, и ей всегда было, что сказать на эту тему. Я редко прислушивалась к их разговорам, занимаясь своими прямыми обязанностями, да и не желая мешать Вере очаровывать приглянувшегося ей кавалера. Иногда выходила в холл с сигареткой, стараясь оставить их наедине, но после того, как Кирилл стал составлять мне компанию, Вера, не выносившая табачного дыма, разрешила нам курить в кабинете.
Незаметно и как-то очень быстро он стал одним из наших самых близких знакомых, с ним было интересно: он любил литературу, много читал, сыпал цитатами, причем всегда по делу и к месту, знал наизусть множество стихов — в общем, производил впечатление блестящего, разностороннего, уверенного в себе москвича (именно его, так как мужчины, обитающие в моем родном городе с миллионным населением, не имели налета вальяжной светскости, которая присуща столичным жителям). Еще он был знаток анекдотов и мастер их преподносить: у него была богатая мимика, он умело жестикулировал, не просто рассказывая очередную смешную байку, а перевоплощаясь в персонаж, от имени которого велось повествование. А когда он делал «страшные глаза», то удержаться от смеха не могла даже я. Никто не мог заставить меня улыбнуться, как бы ни старался, а Кириллу это удавалось без труда. Он обладал какой-то магической способностью разрушать сковывающую меня броню бесчувствия к окружающему миру, пробуждая целую гамму положительных эмоций, как сказочный принц, прикасаясь своим волшебным мечом к принцессе, превращенной в кусок льда злой ведьмой, возвращает ее к жизни. Или нет: она оживает от его поцелуя! Видимо, и Кирилл решил воспользоваться этим испытанным средством, чтобы убыстрить ход событий
. Весна в том году началась рано и очень дружно: довольно скудные сугробы моментально растаяли, асфальт сразу же высох и, под ярким солнцем, быстро нагревался. Поднимавшийся от него теплый воздух заставил горожан расстегнуть свои пальто и куртки, а в начале апреля уже и расстаться с ними до следующей осени. Такой неожиданный подарок природы вызвал прилив необъяснимой радости и ожидания чего-то замечательного и необыкновенного. Все люди, без исключения, казались милыми и добрыми, не способными ни на какие плохие поступки. Как-то к нам заглянул Кирилл, минут пять они с Верой поболтали, а потом он сказал, что ему нужен только что вышедший номер одного научного журнала. Выставка новых поступлений находилась в читальном зале, я его и отправила туда. Однако, вскоре он вернулся и попросил меня помочь ему найти этот журнал. Конечно, я тут же поспешила в соседнюю комнату. Не успела за мной закрыться дверь, как Кирилл сгреб меня в охапку и попытался поцеловать — видно, гормоны разбушевались от весеннего солнышка. Я изо всех сил оттолкнула его, возмущенная до глубины души его вероломством, ведь так доверяла ему, считала порядочным человеком, уважавшим меня саму и мое горе, а он оказался обыкновенным похотливым мужиком! Да еще фактически женатым! То есть вся дружба и понимание — это был обман, усыпление бдительности: Вере он пудрил мозги театральными байками, мне, романтической дуре, - трогательными лирическими стихами, в общем, парниша оказался не промах.
Как же я на него разозлилась: мои глаза, должно быть, метали молнии, а сама я была похожа на приготовившуюся обороняться дикую кошку. Кирилл, едва устоявший на ногах от моего толчка, больно ударился о стеллаж и, потирая ушибленное плечо, взирал на меня квадратными от удивления глазами, потом промолвил каким-то одновременно виноватым и обиженным тоном: «Ты чего дерешься — я ведь просто хотел тебя поцеловать!» Но разжалобить меня ему не удалось, и я отрезала: «Я целуюсь только с тем, кого люблю!» Тут глаза его округлились и он произнес фразу, которую неоднократно повторял все время, пока мы дружили: «Странная ты какая-то, Наташа!». В общем, я сразу в нем разочаровалась, а когда рассказала об инциденте Вере, та аж руками всплеснула: «Это надо же: оказывается, он сюда ходит из-за тебя, а я-то собралась с ним спать!» Они были почти ровесниками — ему под тридцать, ей немного за, оба москвичи, так что понимали друг друга без труда, не то что я, прилетевшая невесть откуда птица, выросшая в совершенно другом мире, да еще намного моложе их, не имеющая жизненного опыта, поэтому и казавшаяся странной и непонятной. Из этого происшествия Вера сделала два вывода: первый — не очень-то он любит свою Марину, и второй — он обыкновенный беспринципный бабник, готовый волочиться за любой юбкой.
В апреле отмечался День науки, и во всех институтах проходили вечера, не миновал он и нашу лабораторию. Мы с Верой впервые присутствовали на таком мероприятии. Я, было, посомневалась, идти мне или нет - ведь, обязательно, нашлись бы люди, осудившие меня за то, что сняла черное платье и присутствую на вечеринке. Однако мудрая подруга разрешила мои сомнения, объяснив, что такие кумушки найдут, к чему придраться, даже если я надену чадру и запрусь дома в полном одиночестве, а, поскольку «на каждый роток не накинешь платок», надо поступать так, как ты сам считаешь нужным, а не пытаться всем угодить. Кирилл тоже поддержал Веру, пообещав, что вечер будет интересным и нескучным. Как ни странно, он , без зазрения совести, продолжал свои визиты, видимо, не ощущая никакого неудобства от того, что получил такой решительный отпор. Наверное, избалованный женским вниманием, он и мысли не допускал, что не добьется своего. Он стал еще более остроумным и находчивым, виртуозно демонстрируя свои многочисленные таланты, просто излучал какое-то магнетическое обаяние, присущее,наверное, только профессиональным аферистам.
Часа за три до начала вечера Кирилл зашел к нам с незнакомым молодым человеком, которого тут же представил: «Мой друг и коллега Вадим». Юноша был довольно симпатичным, высоким, только ужасно худым — как будто его только что освободили из концлагеря. Он чем-то напоминал поручика Ржевского из фильма «Гусарская баллада»: такой же типаж, не хватало только ментика и усов. Поскольку мы с Верой уже были в полной боевой готовности к предстоящему мероприятию: празднично одетые, с красивыми прическами и соответствующим случаю макияжем, то сразили ребят наповал. Вадим, как открыл широко глаза и рот, так и провел именно в этом состоянии все время, пока Вера, решив не упустить такую легкую добычу, мурлыкала с Кириллом. Она планировала продолжить обольщение на вечере, особенно, во время танцев, однако ее ждало глубокое разочарование: Кирилл пригласил ее только раз, а в мою сторону даже не взглянул: всячески обхаживая Марину, он танцевал только с ней, демонстрируя свою лояльность. Но мы тоже без внимания не остались, ведь, в отличие от города Иваново, у нас в лаборатории на десять ребят приходилась только одна женщина (включая пенсионерок-уборщиц). Танцевать пришлось - неудобно было отказывать, ведь, как только начинала звучать музыка, ребята бросались наперегонки, стараясь оказаться первыми, так что медленные танцы пересидеть не удалось. Новоиспеченный знакомый оказался очень прытким и смог опередить других конкурентов несколько раз. После общей части вечера, когда народ разбежался по своим комнатам, чтобы продолжить гулянье в более интимной обстановке, мы с Верой отправились к ней домой, хотя нас очень настойчиво, и даже несколько назойливо, пытались пригласить на свой междусобойчик сразу несколько компаний. Но Веру дома ждал сын-школьник, а мне, вообще, никуда идти не хотелось.
После этого вечера у нас появилось еще больше знакомых, дверь не успевала закрываться, посыпались приглашения присоединиться к компании, отмечавшей чей-то день рождения, или новоселье или просто без всякого повода. Пару раз мы сходили, но как-то чувствовали себя не в своей тарелке, даже Вера стеснялась, а уж обо мне и говорить нечего. Особую симпатию у меня вызвал Саша, мальчик, закончивший Сережин институт, и даже одну с ним кафедру, только на год или два позднее. Очень, скромный, стеснительный, даже какой-то неуверенный в себе, хотя обычно выпускники этого вуза отличались раскрепощенностью, бесшабашностью и даже некоторым нахальством. Его группа тоже приглашала нас с Верой в свою компанию, и он так трогательно ухаживал за мной. Как-то, уже через год после нашего знакомства, он пригласил меня в кафе-мороженое, а там мы из-за чего-то поспорили и заключили пари: если выиграю я — то получу коробку конфет, а если он — то пронесет меня на руках целый квартал (за год общения он немного осмелел). Я была абсолютно уверена в своей правоте, но выиграл-то он! Еле-еле уговорила его выпустить меня из рук пораньше, а то весь встречный народ пялился: кто с одобрительной улыбкой, а кто-то бросая вслед оскорбления. А ему все было нипочем — вот такие они были, Сережины однокашники!
Помню, как однажды зашла по делу к очень милой женщине из отдела кадров, которая занималась молодыми специалистами, она угостила меня чаем, мы спокойно беседовали, когда вдруг в кабинет буквально ввалился какой-то молодой человек и стал требовать у нее справку. Она попросила его выйти и подождать пять минут, пока закончит дело со мной, но он, увидев на столе две чашки, стал бесцеремонно отчитывать эту даму, которая годилась ему в матери. Тогда она потребовала: «Немедленно покиньте мой кабинет, вы мне мешаете работать! Ждите своей очереди!». Он стал ей не только грубить, а и угрожать, и эта всегда спокойная и выдержанная интеллигентная женщина уже заорала: «Вон из моей комнаты! Иначе вызову охрану!» Только тут распоясавшийся хам вышел, хлопнув дверью, а моя знакомая призналась: «Как я ненавижу выпускников такого-то вуза: все мнят себя непризнанными гениями, столько апломба и неуважения к окружающим!» У меня еще на родине был такой знакомый, с высоко задранным носом, и он, действительно, учился в этом институте, который почему-то считался противником и конкурентом Сережиного вуза, и на тему их вражды было придумано множество анекдотов, восхвалявших смекалку и живость мышления однокашников моего мужа и высмеивающих идиотскую напыщенность и откровенное зазнайство и снобизм недругов. Но сначала я решила спросить мнение профессионала, имевшего дело с выпускниками разных институтов, о ребятах, закончивших еще одно известное на весь мир учебное заведение. Она ответила: «Хорошие ребята: толковые, интеллигентные, трудолюбивые, целеустремленные.» Вот тут дошла очередь до Сережиного института. Ответ меня не удивил: «Замечательные ребята, очень талантливые, только бесшабашные, не карьеристы, общительные — в общем, свои в доску!» Так оно и было на самом деле.
Чаще других заходил Вадик, он прямо прописался у нас. Каждое утро по дороге на работу он останавливался перед нашим окном и приветственно махал рукой, мы, естественно, тоже. Если он меня не видел, тут же звонил с проходной и спрашивал, не случилось ли чего. Ухаживал он так настойчиво, что даже порой начинал раздражать. Летом, буквально через три месяца после знакомства, он сделал мне предложение. Я не хотела его обижать, объяснила, что пока даже думать о новом браке не могу, потому что люблю мужа. Помню, как он меня убеждал, что и другой человек, совсем не похожий на Сережу, сможет сделать меня счастливой. Я покивала, покивала головой, но сказала, что это случится очень нескоро, если вообще когда-нибудь произойдет. Он взял с меня обещание не отказывать ему сейчас, а вернуться к этому вопросу через какое-то время. Кириллу же он сообщил, что получил от меня согласие, и тот, будучи настоящим другом, враз перестал к нам заходить, хотя, до этого, как ни странно, после апрельского вечера с демонстративными ухаживаниями за Мариной он еще больше к нам зачастил. Вера даже высказала предположение, что два закадычных друга поспорили, кто первый меня охмурит. Если это, действительно, было так, то подобный поступок не делает чести ни тому, ни другому.
На работе, среди людей, мне было намного легче, а если накатывала тоска, то я уже научилась ее скрывать, как мне казалось, довольно умело. Но когда я возвращалась домой, отчаяние душило меня с такой силой, что я ложилась на пол и выла, как раненый, попавший в капкан, зверь воет от боли и безнадежности, предчувствуя скорый конец. Каждую субботу или воскресенье я ездила на кладбище и рыдала там. Весной грунт подтаял,могила провалилась, это было страшное зрелище. Пришлось подсыпать лежавшие неподалеку комья глины, чтобы выровнять поверхность, в несколько приемов привезла хорошей земли, насыпала холмик, который на День Победы засадила цветами. Рассада выглядела красивой и сильной, но уже через месяц стебельки вытянулись и истончились из-за того, что на старом кладбище росло много раскидистых черемух, заглушавших своей тенью любые цветы.
К Первомаю поставила ограду, видимо, сделанную из отходов производства Сережиным институтом. Прутья были какие-то витые, как будто обмотанные железной веревкой, проржавевшие почти на половину своего диаметра, высота этого чудовища составляла более двух метров — видимо, убивший мужа институт посчитал, что большего он не заслужил. В то время все было дефицитом, поэтому они были уверены, что облагодетельствовали меня. Стала искать масляную краску — оказалось, что купить ее весной практически невозможно: все делают ремонт, поэтому стройматериалы расхватывают моментально. Наконец, удалось добыть зеленую страшную краску, но еще предстояло очистить ограду от ржавчины. Мама близнецов принесла мне с работы специальные металлические щетки, и я два дня, с утра до позднего вечера, отдраивала ограду, умываясь потом, слезами и соплями. Никому даже в голову не пришло предложить свою помощь. Наконец, к исходу воскресного дня, я закончила работу и без сил ввалилась в автобус, забрызганная зеленой краской, чумазая и лохматая. Кондукторша меня пожалела и усадила на свое место, а когда услышала, что я благоустраивала могилу мужа, так даже прослезилась и погладила меня по голове.
Удивительно, насколько разные люди встречаются человеку на жизненном пути. С некоторыми общаешься много лет, а вспомнить нечего, а бывает мимолетная встреча с совершенно посторонним человеком, которая согревает душу и помнится всю жизнь. Однажды, уже поздней осенью, я возвращалась от Сережи, стояла на остановке в ожидании автобуса. Настроение было ужасное, лицо зареванное, нос покраснел. Рядом оказался какой-то молодой человек, наверное, от скуки решил познакомиться с девчонкой, стал приставать с глупыми вопросами типа: «Девушка, а девушка, как вас зовут, где живете, давайте познакомимся» и т.д. Я отошла от него — он последовал за мной, опять пристает, я не выдержала и заплакала. Он так перепугался, стал извиняться, расспрашивать, что случилось. Я ему ответила, что возвращаюсь с кладбища. Он поинтересовался уже очень участливым тоном: «Мама умерла?» Я: «Нет, муж» Он: «Давно?» Я: «Скоро будет год», и заплакала еще горше. Он помолчал и вдруг сказал: «Хотел бы я, чтобы обо мне так плакала моя жена спустя год после моей смерти», а потом стал предлагать мне свою помощь, если вдруг понадобится, дал свой адрес и телефон - в общем, проявил полное сочувствие. Я, конечно, никогда к нему не обращалась, но доброту его помню.
В институте жизнь шла своим чередом. Наша уборщица Таня работала по совместительству во Дворце пионеров на Ленинских горах, там в это время шла замена каменной облицовки, и она помогла мне заказать у мастеров красивую памятную плиту из натурального черного гранита, они выгравировали и позолотили все надписи, и я привезла ее домой. Ставить ее было еще рано: могила продолжала оседать. Достала и черную отделочную плитку для фасадов зданий, чтобы обложить ею постамент вокруг плиты и кирпичный бортик по краю могилы. Кирпичи собирала повсюду, даже ребят организовала: ко мне в гости приходили с кирпичами. Жуткие были времена: все приходилось добывать с неимоверным трудом, не то, что сейчас: бери — не хочу.
С косметикой тоже была проблема, правда, красивый маникюр нам с Верой теперь был обеспечен: дефицитным ацетоном нас стал снабжать Кирилл. Помню, как в начале лета он пригласил меня зайти к себе, во-первых, чтобы поделиться ацетоном, а во-вторых, чтобы показать свои установки для выращивания кристаллов. Сбежалась вся их группа, все хотели что-то рассказать и показать, видимо, любили свою работу. Ребята мне очень понравились своей открытостью и доброжелательностью, мы стали захаживать друг к другу. Единственный контраст представляла собой невесть откуда появившаяся Марина. Кирилл усадил меня рядом со своим столом, а сам, чертыхаясь, пытался налить ацетон в принесенный мной флакончик с узким горлышком. Она подошла к нему сзади и по-хозяйски положила руку на плечо. Я заметила, что ему это было неприятно, он сразу же встал и отошел куда-то. У меня одновременно возникло три чувства: неловкость от столь явной демонстрации «это принадлежит мне», жалость к ней, что она вынуждена, как овчарка, охранять своего мужчину, даже если на него никто не покушается, и какое-то немного брезгливое недоумение по отношению к этому высокому, крепкому, талантливому человеку, который добровольно отдался в рабство и позволяет хозяйке так унижать себя в присутствии посторонних.
Я увидела на рабочем столе Кирилла книжку «Сказки Ганса Христиана Андерсена», старую и довольно потрепанную. Поймав мой недоуменный взгляд, он пояснил: «Это моя настольная книга, кладезь мудрости. В ней можно найти ответ на любой жизненный вопрос.» Тогда я удивилась его словам, но, пытаясь разгадать загадку этого человека уже более тридцати лет, и постоянно вспоминая наши разговоры, я пришла к выводу, что он был абсолютно прав. Как в сказке «Снежная королева» преданная подруга спасает своего погибающего от ледяного бесчувствия названного братца, так и Кирилл сыграл роль Герды, а вернее, Герда (на мужской лад), когда зажег в моей душе огонек, растопивший лед и вернувший меня к жизни. Через тридцать лет мы поменяемся местами: Кай положит жизнь на решение, казалось бы, непосильной задачи, но сумеет одержать победу: выложит-таки слово «счастье» из сверкающих холодных кристаллов, только глаза его потеряют свой блеск, а улыбка соскользнет с его губ, ну, а я уже не смогу ему помочь: он меня не узнает и не поверит мне. А жаль! Не получилось из меня Герды: не хватило настойчивости и сил идти против ледяного ветра, посылаемого Снежной Королевой. Да и олень где-то задержался.
История моих ошибок. Глава 31
Жанна Тигрицкая
О, одиночество, как твой характер крут!
До гибели мужа я никогда не была одна — плохая ли, хорошая, но семья у меня была. В выходные и праздничные дни к родителям приходили гости: мама говорила, что у нее в жизни только одна отрада — ее друзья, поэтому, чтобы отдохнуть от ненавистной семьи, она собирала еженедельно целую ораву своих школьных и институтских приятелей с их домочадцами и знакомымими. Дом наш был хлебосольным, закуски и выпивки хватало всем - халява привлекала многих, и шумные компании гудели у нас в квартире с обеда и до полуночи каждое воскресенье. Нетрудно догадаться, что соседи по коммуналке ненавидели нас и вынуждены были спасаться бегством с малолетним ребенком подмышкой. Меня эти гулянки до такой степени достали в доме родителей, что мы с Сережей почти два года наслаждались покоем и отсутствием посторонних людей в своем гнездышке. Мать пыталась несколько раз поселить у нас на пару недель знакомых, стремившихся отовариться и развлечься в Москве, но мы ответили решительным отказом, она разозлилась, однако вынуждена была отступить.
Мы с мужем истомились в многолетней разлуке, в постоянном ожидании встреч, которые пролетали настолько стремительно, что мы едва успевали прильнуть друг к другу и телом, и душой, жадно глотнуть любовного эликсира, дававшего нам силы дожить до следующего свидания. Поэтому нам не нужен был никто — вполне хватало друг друга. Сережа заменил мне всех, за ним я была, как за каменной стеной: он воспитывал и учил меня жизни, как любящий отец и часто, в ответ на мои просьбы поскорее завести ребенка, с улыбкой отвечал: «У нас уже есть в семье один ребенок: это ты!». Я знала, что он никому и никогда не позволит меня обидеть. Наши взгляды и мировоззрения настолько совпадали, что нам порой не было нужды обмениваться мнениями, прибегая к словам — достаточно было одного взгляда - и все становилось понятно, поэтому я не стремилась заводить себе новых приятельниц. Я считаю, что женской дружбы вообще не существует: жизнь показала, что, чем больше доверяешь какой-нибудь подруге, чем ближе пускаешь ее в свою душу и семью, тем вероломнее и подлее она тебя предаст, тем больнее и горше ты будешь переживать этот удар, и тем дольше и труднее придется залечивать свои раны.
Потеряв мужа, я лишилась всего: вокруг меня были только совершенно посторонние люди со своими семьями и проблемами.
Одиночество - горькое слово,
Выплывающее из темноты...
Вопрошаю я снова и снова:
Где любовь моя, милый, где ты?
В этом мире все кажется черным,
Или серым - ведь разницы нет.
Лишь одно остается бесспорным:
В нем отсутствует радости цвет.
Нет ни солнца, ни сини небесной,
Изумрудной стрелы стебелька,
Нет ромашки наивно-прелестной...
Как же рана моя глубока!
Нет ни слов, ни желаний... Рыданье
Только сводит мне горло порой.
Безысходность, тоска и отчаянье...
Боль моя - ты повсюду со мной.
Я ведь еще оказалась оторванной от родного города, где выросла, там жили мои школьные и институтские знакомые, которые, конечно, не оставили бы меня без своего внимания и поддержки, особенно ребята, случись такое несчастье со мной дома. И работала я в Москве, так что на все приглашения знакомых из нашей лаборатории сходить куда-нибудь вечерком я вынуждена была отвечать отказом, ведь на обратную дорогу мне требовалось не менее полутора часов езды в переполненном автобусе, а потом еще предстояло пройти пешком более двух километров — это ночью-то! Конечно, мне предлагали не возвращаться так поздно домой, а переночевать в гостях, но, поскольку почти все мои знакомые являлись представителями сильной половины человечества, то рамки приличий не позволяли мне это делать, да и не хотелось вводить их в искушение, так как мое согласие могло быть просто неверно истолковано. Поэтому ночевала я только у Веры и два-три раза у Любы, той самой подружки, которая, как выяснилось позднее, и сыграла со мной злую шутку, натравив на меня старушку из библиотеки.
Местной публике тоже до меня дела не было — вернее сплетничали обо мне они очень охотно, строя самые немыслимые предположения и догадки: ведь время неумолимо летело, я уже почти год была вдовой, а меня ни разу никто не видел с мужчиной — это при том, что я жила одна в собственной квартире! Им всем даже в голову не приходило, что мне никто не нужен, потому что я продолжаю любить своего, а не чужого мужа. Никому из окружавших меня дам не посчастливилось выйти замуж по любви: одна интеллигентка, страшная, как маска в американском ужастике «Крик», вышла за простого деревенского парня, не блещущего ни манерами, ни особым интеллектом, но доброго и разбитного, которого всю жизнь презирала, пилила и безжалостно заставляла вместо отпуска калымить в стройотряде, сама при этом ежегодно отдыхала на море, прикрываясь необходимостью оздоровить ребенка. Вот и умер ее муж, едва дожив до пятидесяти лет, а она, оставшись состоятельной вдовой, тут же нашла себе нового.
Другая, молоденькая, с кукольно-смазливым, но хищным личиком, вышла замуж за престарелого брюзгливого холостяка, чтобы отомстить своему бывшему мужу, который бежал от нее через месяц после свадьбы, рассказав о ней нечто такое, после чего в их поселке ей просто невозможно было оставаться, а этот перезрелый партийный деятель как раз получил назначение в наш городок, где его ждала жилплощадь. Она родила ему ребенка, но постоянно жаловалась на то, что муж вызывает у нее физическое отвращение, поэтому всячески старалась избегать интимных контактов, находя для этого массу причин. Позднее она подыскала себе утешителя и даже родила от него ребенка, которого наивный супруг считает своим.
Третья, поумнее и, главное, похитрее двух первых, присмотрела себе мужа из одноклассников, еще учась в техникуме. Как отличник, он имел право сразу поступить в вуз, что он и сделал, ей же, учившейся неважно, пришлось ехать отрабатывать распределение, но она каким-то образом смогла устроиться поближе к Москве и постоянно осаждала его в институте. В итоге пришлось порядочному парню на ней жениться — бросить беременную женщину ему даже в голову не пришло. Она его отблагодарила за это: всю жизнь работала не более, чем на полставки, зато гуляла напропалую и даже умудрилась родить ребенка от любовника-кавказца, пытаясь выдать его за законного, рожденного от мужа - блондина с голубыми глазами.
Еще одна, выйдя замуж за милого и доброго однокурсника из обеспеченной интеллигентной семьи, стремилась сделать научную карьеру, проложив себе дорожку к ней сначала через кухню, а затем и спальню своего шефа. Список можно было бы продолжить, но уж очень противно. Существует мнение, что все мужики гуляют, так вот мужьям моих знакомых гулять было некогда — они двигали вперед науку, в то время, как их «верные» подруги надрывались из последних сил, обеспечивая их ветвистыми рогами. Я не знаю ни одной, которая бы не изменяла мужу — и сами хвастались: «Меня все хотят!», и приходя ко мне домой в выходные дни, чтобы не видеть своих постылых супругов, одна мыла кости другой, выдавая все ее секреты, другая — третьей, и так далее по цепочке, причем все строили из себя лучших подруг. Именно эти матроны считали себя вправе обсуждать и осуждать мою мнимую личную жизнь, которой у меня в то время вообще не было.
Весной появились новые специалисты, распределившиеся в институт мужа, но, увы, раздача квартир приостановилась, и им пришлось хоть и временно, но почти два года прожить в том самом общежитии квартирного типа, где побывали и мы. Только теперь оно было забито людьми, так что чета моих новых знакомых оказалась с ребенком и бабушкой, которая вела их хозяйство и сидела с малышом, в десятиметровой комнатушке, где и повернуться-то было негде.
Текст взят с http://www.litens.narod.ru/
