Наверное, нелегко было преподавать физику в английской школе, где основное внимание уделялось гуманитарным предметам,и дети были перегружены специальными курсами, однако, ему удалось увлечь значительную часть учеников своей наукой, так что были среди нас и победители соответствующих районных и городских олимпиад, а несколько выпускников благополучно сдали вступительные экзамены по физике и поступили в профильные вузы. Среди моих одноклассников есть и кандидаты физмат наук. Михаил Семенович был очень скромен, трудолюбив, все время чем-то занят у себя в кабинете: то готовил оборудование к лабораторной работе, то настраивал какие-то приборы, одновременно беседуя с добровольцами, всегда готовыми ему помочь. Мне он давал книжки со сложными, «олимпиадными», задачам, которые я с удовольствием решала, чем несказанно его удивляла, ведь все считали меня «гордостью школы» по английскому языку, который я тоже очень любила, но я хотела, чтобы именно физика стала моей профессией. Так что благодаря брошенным его щедрой рукой семенам, в моей душе поднялись всходы, которые и определили всю мою дальнейшую жизнь, за что я ему бесконечно благодарна.
Еще вспоминаю нашу учительницу домоводства, которая терпеливо и доброжелательно воспитывала из легкомысленных девчонок будущих домашних хозяек, умеющих и обед вкусный приготовить, и платье новое сшить.
Был у нас молодой и, действительно, спортивный учитель физкультуры, который не напрягал нас сдачей норм ГТО, а учил играть в различные игры, мне больше всего нравился баскетбол. Недавно наткнулась в Интернете, совершенно случайно, на информацию о нем: оказывается, он сделал прекрасную карьеру сначала на педагогической ниве, а затем долгие годы возглавлял областной комитет профсоюзов. Читала о его достижениях и радовалась: не все крутые начальники идиоты и хамы, раз среди них встречаются такие, как мой бывший учитель физкультуры, о котором я так тепло вспоминаю всю свою жизнь.
Довольно забавно проходили у нас уроки в столярной мастерской: наш учитель-студент предлагал нам смастерить что-нибудь полезное для домашнего хозяйства, мы с энтузиазмом за это брались и получали удовольствия как от процесса, так и от результата своей работы.
В общем, даже обычные предметы в нашей школе преподавались творческими людьми и поэтому были интересными для нас. Курс спец. наук, связанных с профилем школы, заслуживает отдельной главы.
История моих ошибок. Глава 9
Жанна Тигрицкая
Do you speak English?
Но, конечно, главным, ради чего мы все собрались в нашей школе, был интерес к английскому языку: к культуре, традициям, истории государств и образу жизни людей, проживающих в дальних странах и говорящих на этом языке. Предметов, связанных с английским, у нас было несколько: грамматика и лексика, разговорный английский, история Европейских стран, научно-технический перевод и зарубежная литература — всего 16 уроков каждую неделю в дополнение к обычной школьной программе. Каждый класс делился на три группы по 8-10 человек, поэтому школе понадобилось набрать много учителей, способных преподавать материал на английском языке. Надо заметить, что в 30-40 годы в СССР повсеместно изучали только немецкий язык в силу исторической необходимости, соответственно и преподавателей английского готовили совсем немного. В 50-е годы политическая ситуация в мире коренным образом изменилась, началась «холодная война», нашим идеологическим противником стали США, и английский язык прочно и надолго воцарился на лингвистическом троне. Советские вузы увеличили в несколько раз количество мест на соответствующих отделениях филологических факультетов, и, как теперь принято говорить, на рынке труда появился ручеек молодых специалистов, которые, в отличие от довоенных студентов, уже во время учебы имели возможность подрабатывать переводчиками на тех промышленных предприятиях, где трудились или стажировались иностранцы — то есть обладали не только книжными знаниями, полученными от преподавателей-теоретиков в вузе, но и, имея богатую практику общения с носителями языка, могли свободно говорить по-английски. Именно этих специалистов и привлекал Джеймс к работе в нашей школе, поэтому и учиться у таких молодых, энергичных, по-современному раскрепощенных и эрудированных людей было очень интересно.
Наибольшее впечатление не только на меня, но и на всех без исключения, произвела Тамара Алексеевна: милая, молодая, полненькая, рыжеволосая красавица с аккуратно подщипанными и причесанными бровками, с губами безукоризненной формы, накрашенными помадой кораллового цвета (в то время почему-то женщины в стране предпочитали фиолетовые оттенки). А как она одевалась! Даже традиционный для советской школы праздничный «белый верх — черный низ» в ее исполнении представлял собой ослепительно белую воздушную кружевную блузку и элегантную обтягивающую юбку чуть ниже колена с небольшим интригующим разрезом сзади, дополненную широким кожаным поясом с нарядной пряжкой. Ее обувь нас прямо-таки потрясала: она всегда носила туфли на очень высоком каблуке-шпильке, видимо, чтобы казаться выше и стройнее, остроносые, самых разных цветов ( в наших магазинах палитра ограничивалась тремя: черный, белый и коричневый). В общем, она была ЖЕНЩИНОЙ, ухоженной, нарядной, образованной и воспитанной. Никакие манекенщицы из советских журналов мод не могли с ней соперничать. Она завораживала, притягивала к себе не только взгляды, но и сердца. Тамара Алексеевна проработала два года переводчиком в Египте, где, будучи умной и тонкой по своей природе, не только приобрела модную одежду, но и успешно впитала в себя манеры западных женщин. Когда она появилась в нашей школе, у нее был совсем маленький ребенок, и нагрузка была большая : она вела во всех классах зарубежную литературу, а жила ее семья в доме свекрови, то есть баловать ее было некому. Конечно, она, должно быть, уставала, но никогда этого не показывала: всегда была свежа и ослепительно красива. Созерцая это неземное совершенство, я для себя решила, что, обязательно, стану такой же яркой, привлекательной женщиной, когда вырасту, и сдержала данное себе слово. Спасибо Вам, дорогая Тамара Алексеевна! Именно благодаря Вам я превратилась из гадкого утенка в белого лебедя, которого мужчины провожали восхищенными взглядами и возгласами: «Какая красивая девушка (а позже — женщина)!». Если бы я выходила замуж за всех, кто делал мне предложение, то развестись для очередного брака мне пришлось бы раз пятнадцать! «Главное для женщины — это не классическая красота, а обаяние, в нем секрет успеха» - так нас наставляла, уча житейской мудрости, наша богиня.
Но на ее уроках мы не только получали эстетическое наслаждение, она великолепно знала зарубежную литературу, мастерски ее преподносила, пробуждая в нас не просто интерес, а настоящую любовь к англоязычным авторам, которые даже в переводе зачастую были трудны для восприятия советским человеком. От нее я впервые услышала фамилию Голсуорси и узнала о его романах «Сага о Форсайтах» и «Современная комедия», а когда в девятом классе мои родители купили собрание сочинений этого выдающегося писателя, лауреата Нобелевской премии, я запоем прочитала все его произведения. Это был шок: как смог мужчина постичь внутренний мир женщины, так тонко понимать ее чувства и ощущения и так глубоко сопереживать — уму не постижимо! Джон Голсуорси — гений, а герой его главных романов Сомс Форсайт — это мой идеал мужчины, с юности и по сей день. Думаю, любая женщина мечтает иметь рядом с собой порядочного, надежного, ответственного, щедрого и боготворящего ее мужчину, способного на самопожертвование ради жены и детей. И никакой он не «собственник»!
Мне кажется, что Джеймс принадлежал к этому редкому типу мужчин, умеющим, с одной стороны,принять на себя ответственность как за совершенные им поступки и принятые решения, так и за тех людей, которых он взял под свое крыло, и дома ,и на работе. Рядом с таким человеком не страшно нигде и никогда, потому что он порядочный и надежный. Я знаю, что многие в нашей школе его недолюбливали, считая выскочкой и порождением капиталистического строя. Что ж, в таком случае, честь и хвала такой системе, которая дает человеку ощущение свободы и возможность воплощать свои мечты в жизнь, и одновременно осознание и готовность принять на себя ответственность за свои поступки.
Преподавателем он был «от Бога», мог объяснить самое сложное и непонятное так виртуозно и просто, что доходило даже до самой тупой на свете девочки, которая училась в нашей группе по причине высокого положения ее отчима. Если бы он задумал пойти в артисты, то, наверняка, сделал бы блестящую карьеру и прославился на весь мир. Богатейшая мимика его подвижного лица, пластика его движений, мелодика его речи, передававшая лишь при помощи интонации широчайшую гамму чувств — даже если бы он говорил по-китайски (а он, конечно же, владел и этим языком, кроме французского и немецкого), окружающие, вне всякого сомнения, поняли бы, о чем идет речь. Нам повезло, что карьере бизнесмена и актера он предпочел провинциальную крошечную сцену, располагавшуюся между рядами парт и классной доской, и, более того, сделал нас не только зрителями, но и участниками поставленного им спектакля.
Одевался он, как и положено артистичной личности, с безупречным вкусом. Он никогда не носил темно-синих, в узкую белую полоску, двубортных габардиновых костюмов, в которых, казалось, щеголяла, вся мужская часть населения страны. Мало того, его брюки не совпадали по цвету с пиджаками, сшитыми из каких -то удивительных материалов. Особенно мне запомнился вельветовый пиджак песочного цвета в комплекте с коричневыми брюками и галстуком. Его одежда всегда была идеально чиста и отглажена, а обувь начищена до блеска. Из нагрудного кармана выглядывал уголок носового платка в тон рубашки, и даже замшевый футляр для его очков был какой-то необычной, изысканной формы.
Он, вообще, был интересным мужчиной: высокий, стройный, подвижный, с очень богатой мимикой. Красавцем, в традиционном понимании, он не был: лысина подвела, хотя, наверняка, в молодости был неотразим: смуглый брюнет, обладающий поджарой, спортивной фигурой и прекрасными манерами. Он был немногословен, серьезен, но при этом обладал отличным чувством юмора. А какая энергия исходила от него! Конечно, он вызывал зависть у «серых мышек», не обладавших его харизмой, и раздражение нерадивых коллег, да и учеников, потому что был очень требователен как к окружающим, так и, в первую очередь, к себе. Наша школа была не просто его мечтой, а драгоценным детищем, в которое он вложил всю свою душу и силы. Конечно, такие люди получают признание своих заслуг с большим опозданием, если вообще успевают его получить. Помню, он как-то грустно сказал на уроке: «Вы сейчас не в состоянии понять, кто я и какую роль играю в вашей жизни. Только через много-много лет вы осознаете это». Как же он был прав!
Перед юбилеем нашей школы я написала обращение на сайте «Одноклассники» с призывом вспомнить и отдать дань уважения и признательности нашим учителям и, в первую очередь, конечно Джеймсу. Привожу его полностью, кроме имен:
«Хочу обратиться к выпускникам 1967 года 10 Б класса.
В 2007 году исполнилось 40 лет с окончания школы. А ведь мы были первым набором
(в 6-ой класс) английской школы,открытой благодаря титаническим усилиям нашего УЧИТЕЛЯ Джеймса ..................... Уму не постижимо, как в ТО время ему удалось пробить свой проект: найти помещение, привлечь лучших учителей города (не только по англ языку), разработать оригинальные программы, набрать сильных учеников и, самое главное, пробудить в нас дух творчества и любовь к английскому языку и культуре. Вспомните, как много интересных предметов мы изучали (их не было
в обычных школах), как много различных кружков и мероприятий было у нас! А сколько комиссий
со всей страны приезжало к нам, чтобы поприсутствовать на уроках у нашего Маэстро. Ведь
Джеймс ................., безусловно, был великим артистом, импровизатором, педагогом. Он так
виртуозно объяснял самый трудный материал, что учиться у него было одно удовольствие.
Ребята (а ныне бабушки и дедушки), дорогие мои одноклассники, давайте в память о нем и
о других наших учителях, да и самим, думаю, интересно будет, напишем о нашем классе. Может,
кто-то вспомнит яркие события (например, как мы в 9-ом классе добивались самоуправления
во главе с Яшей -комсоргом). А, может, кого-то обидели, и сейчас есть возможность
извиниться. ............................»
Как вы думаете, много народу откликнулось? Никто! Были две тетки, которые пожаловались на свою жизнь, даже не упомянув о школе.
Джеймс не только ввел специальные предметы в расписание школы, он всю школьную жизнь организовал так, чтобы мы ощущали свое единство и принадлежность к чему-то необычному, высокому и благородному. Нам даже сшили особую форму, совершенно не похожую на то, что носили в других учебных заведениях. Нас обучали хорошим манерам и этикету. А сколько интересных кружков и мероприятий было у нас! Я готова была дневать и ночевать в школе, тем более, что и кормили в нашей столовой вкусно и недорого.
Больше всего мне нравилось участвовать в театральных постановках на английском языке. Будучи еще в раннем детстве затравленной дома матерью, а в детсаду, начальной школе и на улице ровесниками, да и детьми постарше, я страшно боялась выходить на сцену. Да еще в самой первой постановке по рассказу Марка Твена «Американские возможности» мне поручили сыграть роль
занудного мальчишки, который достает отца одним и тем же вопросом: «Пап, а что такое американские возможности?». Долго мы репетировали, и, наконец, все стало получаться. Но когда наступил День Икс, и мне нужно было выходить на сцену, я разрыдалась и не смогла. Джеймс расценил это как предательство и глупый каприз с моей стороны и перестал со мной разговаривать. Этим он меня просто убил, ведь я была его гордостью, его любимой ученицей, он мне неоднократно говорил, что возлагает на меня большие надежды, что я его лучшее произведение. Помню свое удивление, ведь его младшая дочь тогда уже училась в университете по специальности «английский язык» и прекрасно его знала, но Джеймс мне объяснил, что был ко мне всегда беспощадно требователен и придирчив, зная мои способности, а с дочерью он не мог так жестко обходиться, потому что она тяжело болела, так что мне он дал больше знаний. В общем, я так себя корила и стыдилась своего поступка, так хотела заслужить его прощение, что на очередном школьном мероприятии все-таки выступила. Видимо, незатихающий на протяжении всей сценки хохот в зале объяснил Джеймсу причину моего страха, он очень хвалил нас(моего «папу» и меня), но больше эту вещь в школе играть не заставлял, а на городском смотре всем очень понравилось. Театральный кружок — это целая отдельная глава моей жизни.
История моих ошибок. Глава 10
Жанна Тигрицкая
Мир - это театр, а люди в нем - актеры.
Поскольку Джеймс хотел, чтобы у нас в школе все было по высшему разряду, он старался привлечь для подготовки внеклассных мероприятий неординарных людей со стороны. Так, развалившая всю музыкальную работу в школе «волчица» имела только часы (то есть вела уроки), а руководить хором был приглашен из местного университета очаровательный старичок, преподававший латынь, возможно, еще до революции. Это был настоящий интеллигент времен царской России: маленький, сухонький, седой, с добрыми и мудрыми глазами, тихим голосом и безупречными манерами потомственного аристократа. Он был всегда доброжелателен и терпелив с нами, оболтусами, норовившими то прогулять очередную спевку, то хихикать или болтать с соседкой, мешая остальным сосредоточиться на вокале. Он и в университете был таким же: никогда не занижал отметок, не старался завалить студентов на экзамене, к нему можно было подойти и договориться о сдаче пропущенного урока, он оставался после занятий и принимал «хвосты», тратя на нас свое свободное время и, конечно, совершенно бесплатно. Трудно в это поверить в наши дни, не так ли?
А театральный кружок у нас вела настоящая актриса из драматического театра, которая, видимо, была уже не очень загружена из-за довольно солидного возраста, значительно превысившего пенсионный. Однако, она была полна сил, боевого задора, накопленного за долгую и успешную карьеру профессионального опыта, и желания передать свои знания и умения молодежи. Валентина Михайловна стала не только нашим режиссером, успешно осуществившим целый ряд нашумевших в городе постановок на незнакомом для нее языке, но и моей наперсницей, которой я доверяла свои самые сокровенные тайны, связанные с моей первой любовью, которую мне подарила судьба, естественно, в нашей школе. Каждый день она проводила с нами по несколько часов после уроков, не только разучивая роли и мизансцены, но обсуждала возникшие у нас вопросы, относящиеся к разным сторонам жизни, рассказывала о театре, его роли в обществе, об интересных постановках, о талантливых актерах и режиссерах, о великих драматургах, таких как Шекспир или Шоу. Я так много получила от нее в смысле художественного образования, так расширился мой кругозор, так обогатился мой внутренний мир, что мне даже страшно представить, какой бы я была, если бы в моей жизни не встретился такой творческий, щедрый, благородный и мудрый человек.
Первая постановка, срежиссированная Валентиной Михайловной, конечно, при активном участии Джеймса, была «Миссис Мак-Вильямс и молния» по одноименному рассказу Марка Твена. В нем высмеивалась человеческая глупость и предрассудки. Я играла роль главной героини, сумасшедшей тетки, верящей в приметы и доводящей своего послушного мужа истерическими указаниями до умопомрачения. Роль мне сразу же удалась, я так натурально билась в истерике, так органично передавала состояние женщины, которая вот-вот грохнется в обморок от страха, что публика, почувствовав мою искренность, пришла в дикий восторг. На самом деле, таким успехом на первых спектаклях я, в большей степени, была обязана своему состоянию, ведь я так боялась, помня о реакции зала на предыдущую постановку, что у меня самой случилась истерика, которую зрители приняли за талантливое исполнение роли. Представьте себе страхолюдину в ночной рубашке и в папильотках, спрятавшуюся от грозы под столом, время от времени появляющуюся из-под скатерти, чтобы выдать мужу очередное распоряжение с целью избежать попадания молнии в дом, и при ближайшем раскате грома тут же ныряющую обратно в свое убежище! Успех спектакля меня воодушевил, я перестала бояться, раскрепостилась и начала во всем следовать советам режиссера, то есть постигать азы театрального мастерства, тем более, что учиться у Валентины Михайловны было одно удовольствие
Следующей постановкой была балконная сцена свидания Ромео и Джульетты. И мне опять пришлось играть мужскую роль! Джульеттой была моя одноклассница: красавица-блондинка с длинными волнистыми волосами, очень милая и воспитанная девочка, с которой мы вскоре подружились и стали ходить в гости друг к другу, и мама ее оказалась такой же приветливой и доброжелательной, как и сама Оля. У них было временное жилье в огромной коммуналке, где жило еще не меньше двадцати семей военных — фактически это было общежитие, но, все равно, мне очень нравилось бывать у них, потому что в их доме царила такая теплая атмосфера любви, заботы, взаимопонимания — всего, что напрочь отсутствовало в нашей семье. К сожалению, Олиного отца скоро перевели в другой город, и нам пришлось расстаться. Так что осталась я без Джульеты, а новую почему-то заводить не стали.
Кстати, когда проходил городской смотр школьной самодеятельности, никто так и не понял, что роль Ромео исполняет девушка. Тем более все обалдели, когда узнали, что за полчаса до этого видели «артистку» в роли сумасшедшей американки. Что значит учиться у профессионала!
Работа над ролью Ромео принесла мне еще одно радостное открытие: я впервые прочитала шекспировский текст на английском и была покорена изящностью и благозвучием льющейся из уст моего героя речи, неожиданностью сравнений и глубиной чувств, описанных на моем любимом языке, с тех пор я хваталась за малейшую возможность найти новую для себя книгу стихов (а в те годы это было нелегко), переписать и выучить понравившееся. Зато в любой компании уже после окончания университета я могла произвести фурор, продекламировав пару стихотворений. Я сама переводила английскую поэзию, получая от этого огромное удовольствие, так что, если слушатели спрашивали, о чем там говорится, я читала свой стихотворный перевод, отчего мужчины просто теряли дар речи и смотрели на меня квадратными от удивления глазами, а женщины бросали на меня испепеляющие взгляды и криво улыбались. Если бы не Джеймс и не знакомство с Валентиной Михайловной — ничего бы этого в моей взрослой жизни не случилось.
Но самой значимой для меня оказалась роль леди Тизл в пьесе Шеридана «Школа злословия». Она уже очень давно была экранизирована, с Михаилом Яншиным и Ольгой Андровской в главных ролях, но тогда мы еще не знали об этом фильме, поэтому эта постановка была авторским вариантом нашего бессменного режиссера. Сэра Питера Тизла играл мой одноклассник и постоянный партнер, очень интеллигентный, воспитанный и умный мальчик Андрей, которого я неоднократно видела в доме у Джеймса задолго до открытия нашей школы — он тоже ходил к ним заниматься английским языком частным образом. Правда, мы ни разу не разговаривали и познакомились лишь в шестом классе, когда стали учиться вместе. Он был молчаливым, очень сдержанным, жутко серьезным и даже немного странным — как говорят «не от мира сего», закончил школу с золотой медалью, затем технический вуз с красным дипломом, сейчас он кандидат (а может, уже и доктор) технических наук, заведует отделом в институте. А тогда он был милым рыжим конопатым подростком, немного неуклюжим и рассеянным, относящимся с большой ответственностью ко всему, за что он брался. Он идеально подходил для своей роли, искренне удивляясь расточительности и беспечности леди Тизл, и каждый раз попадая в расставленные для него сети. А вот мне роль не давалась, уж слишком я была другой: серьезной, задумчивой, молчаливой, витающей в своих мыслях и стихах.
Во мне не было ни тени кокетства, коварства, умения строить глазки и воспламенять мужские сердца. Всему этому меня научила Валентина Михайловна, как, впрочем, и многим другим женским секретам и штучкам, которые я лучше сохраню втайне, чтобы не забивать голову читателя всякой дамской чепухой. Но я никогда не забуду, кому обязана своими успехами на фронтах покорения мужчин — очаровательной, несмотря на годы, актрисе Валентине Михайловне. Если бы не она, может, и моя первая любовь не принесла бы мне столько радостных минут, а вполне могла бы закончиться трагически.
История моих ошибок. Глава 11
Жанна Тигрицкая
Первая любовь.
Проводившиеся в нашей школе внеклассные мероприятия были настолько необычными и интересными, что привлекали множество посетителей, которым Джеймс был всегда рад, ведь это давало ему возможность продемонстрировать во всей красе наши достижения. Естественно, что на таких вечерах предполагалось говорить по-английски, и, конечно же, те старшекурсники или выпускники университета, которые надеялись придти на работу в нашу школу, старались получить приглашение.
Этот вечер был посвящен Шекспиру и состоялся в его день рождения (и смерти) — 23 апреля. Я заканчивала седьмой класс, то есть была ровесницей Джульетты, а мой романтический характер и отсутствие любви в семье явились той хорошо удобренной почвой, на которой готов был распуститься цветок первой любви, вот тут, как раз вовремя, и садовник появился.
Народу собралось очень много — полный зал. Не помню, была ли официальная часть, как это было принято в те годы, а вот концерт, конечно же, состоялся: читали стихи, пели песни на английском, танцевали, музицировали на фортепиано и, конечно же, была постановка, в которой играла я. Все прошло «на ура», после спектакля я переоделась и направилась в актовый зал, где предполагались всякие игры, развлечения и танцы. Не успела я войти, как увидела, что Джеймс делает мне знак рукой, подзывая к себе. Рядом с ним стоял молодой человек необыкновенной красоты и вообще не советского вида: невысокий брюнет с горящим взглядом, сросшимися на переносице бровями, орлиным носом и самоуверенной улыбкой, даже его поза говорила о том, что он очень доволен собой и чувствует себя здесь, как дома. Вот так Джеймс нас представил друг другу: «Наташа, это Владимир Андреевич, он работает переводчиком и очень любит Шекспира. Владимир Андреевич, а это наша «звезда» Наташа, которая только что исполнила главную роль в пьесе. Вы хотели с ней познакомиться — пожалуйста!». Естественно, это было сказано по-английски, соответственно и поприветствовали мы друг друга на этом языке. Затем Володя спросил Джеймса: «А на каком языке мы будем беседовать?» Джеймс лукаво улыбнулся, наверное, предвкушая предстоящий эффект, и сказал: «Наташе все равно, а на мероприятиях в нашей школе русский, вообще, под запретом.», затем повернулся ко мне и стал что-то обсуждать, а я ему отвечала. Слова Джеймса о том, что мне без разницы, на каком языке говорить, вызвало у Володи некоторое удивление, а когда он услышал, как мы болтаем на английском, то он просто обалдел: я же была совсем девочкой, в глубокой провинции, и шел только 1964 год. Мы отошли к окну и пол вечера проговорили обо всем, что только могло придти в голову. Девчонки-старшеклассницы без конца пытались пригласить его на танец, но он всем отказывал. Потом меня куда-то вызвали (наверняка, специально подстроили, чтобы он освободился), и я ушла, даже не попрощавшись — подумаешь: мало что ли народу к нам приходит в школу!
Прошло лето. В июне Джеймс договорился и выкупил для школы все путевки на турбазе, расположенной в лесу на высоком берегу реки у городской черты. Поехали одни старшие классы, так как предполагалось, что говорить мы будем только на английском — нечто вроде языковой практики. Условия, конечно, были ужасные: жили мы в бараках, человек по 30 в комнате, никаких удобств, туалетом таким можно было бы напугать даже каторжан в сибирской ссылке, а от столовской баланды у всех разболелись животы. Да еще погода нам подкузьмила: зарядили бесконечные дожди, а мы после десятидневного «ареста» в бараках должны были, в соответствии с программой отдыха, провести недельку в горах. Нас довезли на электричке до этих самых гор и повели по раскисшей и разъезжающейся под ногами глинистой тропе в тайгу. Места, вообще-то, были живописные: невысокие, поросшие хвойными и лиственными деревьями горы, бурливые речки, стремительно несущие вниз хрустальные потоки и рокочущие громче пролетающих самолетов. Конечно, было и несколько романтических моментов и впечатлений, но, когда палатки насквозь промокли, одежда пропиталась грязью, а из продуктов осталась почему-то лишь кукурузная крупа, из которой Джеймс самолично варил «мамалыгу» (никто другой не умел), то бытие полностью подавило все возвышенное в нашем сознании и одержало убедительную победу, как и было предсказано классиками марксизма-ленинизма. Вернулись мы больными, злыми и расстроенными, правда, за июль и август наши душевные и физические раны благополучно затянулись, и 1 сентября мы с радостью и энтузиазмом собрались в любимой школе, готовые к новым приключениям и трудовым будням.
Наша школа располагалась в старом районе города, застроенном, в основном, деревянными одно-двухэтажными домами, улицы были тихими, машины проезжали по ним крайне редко. Деревья, видимо, посаженные одновременно со строительством домов, сильно разрослись, разветвились, так что даже в ливень можно было остаться сухим, если спрятаться под густую крону. Осенью, в листопад я любила неспешно идти вдоль посветлевшей улицы, загребая ногами кучки опавшей листвы, толстым слоем покрывавшей асфальт, представляя себя каравеллой, медленно раздвигающей золотистые волны, на пути в неведомые страны, находящиеся где-то на самом краю земли. И шорох листьев казался почти загадочным, будто кто-то неведомый и незримый нашептывал мне на ухо о том, что ждет меня в будущем, ласково повторяя мое имя: «Наташ-ш-ша, Наташ-ш-ша...»
А пока была школа с ее уроками и домашними заданиями, я писала стихи, не только для души, но и для дела: даже не стихи, а целые поэтические сценарии для конкурсов и смотров художественной самодеятельности, чтобы все номера были связаны какой-то логической нитью и преподнесены публике не сухо, а интересно и необычно. В общем, скучать мне было некогда, как, впрочем, и отвлекаться на всякую ерунду.
Как-то в конце октября Джеймс нам объявил, что в школу на педпрактику придут старшекурсники из университета. Видимо, будучи не очень высокого мнения о наших учениках (детки-то, и впрямь, были непростые), он попросил нас не издеваться над студентами, а всячески помогать им во всем, чтобы они могли получить и необходимый опыт, и хорошие отметки. А к нам в группу попросился Владимир Андреевич, и Джеймс, будучи наслышан о его талантах, с огромным удовольствием, пригласил его. Я с некоторым трудом вспомнила, кто это, но сердце опять не екнуло. И вот появилась целая орава во главе с удивительно неприятной дамой-методистом, которая всегда была чем-то недовольна и разговаривала исключительно сквозь зубы ( даже по-английски, хотя артикуляция в этом языке очень активная: губы то растягиваются в узкую щель, то широко раскрываются, чтобы получились настоящие английские звуки, абсолютно не похожие на наши родные).
Отвергая все ординарное и скучное, Джеймс, будучи творческой личностью, и на этот раз вознамерился поразить всех. Он задумал провести урок, посвященный изобразительному искусству, то есть ведущий должен был рассказать о видах и жанрах, о материалах, применяющихся в живописи, графике и скульптуре, о разных эпохах и направлениях, о том, как художественные стили были связаны с историей человечества. На эту лекцию планировалось отдать пол урока, а затем каждый ученик (а у нас в группе было всего 9 человек) должен был продемонстрировать свою любимую картину и рассказать о ней и об ее авторе. Замысел был грандиозным, но довольно сложным в осуществлении, много новой лексики, да и фактический материал нужно было добывать из разных источников. Потом собранную информацию надо было систематизировать, перевести на английский и выучить.
Но сначала практиканты просто посещали уроки разных учителей, осваивая методы и способы преподавания. Когда толпа впервые ввалилась к нам на урок, я и глазом моргнуть не успела, как оказалось, что Владимир Андреевич уже сидит рядом со мной за партой. Он сразу же начал заговаривать, пробовал шутить и пытался всячески проявить свое дружелюбие, но я была строга и непреклонна, и немедленно пресекала все его попытки разговорить меня. После урока Джеймс попросил его и меня остаться, я подумала, что он рассердился из-за болтовни на уроке, но меня ждал не выговор, а большой сюрприз. Вести урок Джеймс поручил мне, а готовить материалы и переводить их на английский мы должны были вместе с Владимиром Андреевичем! Урок должен был состояться в декабре, то есть у нас оставалось полтора месяца на подготовку.
Думаю, что Джеймс, зная меня чуть ли не с пеленок и продолжая видеть во мне ребенка, допустил небольшой просчет, полагая, что Володя, будучи взрослым ( он был старше меня почти на десять лет, уже успел отслужить три года в армии и учился на четвертом курсе) и о-очень популярным у прекрасной половины не только университета, но и города, даже не заметит, что я девочка, а не мальчик. В процессе подготовки урока, мы просиживали вдвоем в классе целые вечера, а потом он шел меня провожать, потому что жила я далеко, было холодно, и на улицах в девять часов вечера уже почти никого не было. Иногда казалось, что мы, вообще, только вдвоем во всем городе, медленно, словно танцуя, бредем по занесенному снегом тротуару, утомленные напряженным днем, притихшие, чтобы полнее ощутить то необычное, томительное и сладкое чувство, которое возникло из ниоткуда, поселилось в душе и начало разрастаться, охватывая все новые и новые уголки и заполняя собою все клеточки организма. А какая волна счастья накатывала, когда, поскользнувшись и стараясь удержать равновесие, я ощущала его сильную руку, подхватившую и не отпускавшую меня, пусть только несколько секунд, потом мы оба смущались и отводили глаза, чтобы не выдать того главного и тайного, что заставляло так сильно биться сердце. Конечно, он предлагал мне держать его под руку, или хотя бы за руку, но нет — я была так запугана матерью, что не могла позволить ему прикасаться ко мне. Как же, наверное, для него все это было странно, ведь за ним велась самая настоящая охота, думаю, что с его внешностью и характером вряд ли он был аскетом, а тут вдруг угораздило повстречать такое «чудо в перьях»! Никогда, ни разу он не обидел, не оскорбил и даже не огорчил меня, настолько был заботлив, и нежен, и терпелив. Никаких намеков, лишь однажды попытался поцеловать мои замершие пальцы, так я, дикая кошка, вырвала руку, закричала на него и расплакалась — и, видимо, так его напугала, что больше он никаких попыток не делал.
Зачетный урок прошел великолепно, публика, по-моему, была просто сражена, методистку всю перекосило от злобы (оказывается, Володя вел себя в университете независимо, не заискивал перед преподавателями и, вообще, слыл вольнодумцем, за что к нему такие крысы-Ларисы без конца придирались), но она вынуждена была поставить «отлично»: уж слишком триумфальным был подготовленный им урок.
Незаметно подкрался Новый год, школьные каникулы и студенческая сессия. Володя подружился с некоторыми молодыми учителями и не раз забегал в школу, мы виделись мельком, но даже эти мгновения наполняли мою жизнь особым смыслом и таким счастьем, что все остальное казалось мелким, ничтожным и незначительным. Я очень много читала, учила наизусть стихи, особенно близка мне была любовная лирика Анны Ахматовой и Роберта Рождественского. В феврале Володя уехал на педпрактику в сельскую школу на три месяца и вернулся только в мае. Он все время подрабатывал, ведь ему пришлось стать главой семьи довольно рано: его отца-офицера убили бандеровцы, когда они жили после войны на Западной Украине, мама осталась с тремя детьми, Володя был старшим, а младший сын был инвалидом, еще была дочка. Они переехали в наш город, на родину матери. Несмотря на все его показное легкомыслие, он был человеком ответственным, хотя, выпив лишнее, мог совершить глупость. Так за два месяца до окончания университета его исключили за то, что, появившись на факультете не совсем трезвым, он неадекватно отреагировал на замечание декана, то есть нахамил. Года через три ему разрешили-таки защитить диплом, я тогда заканчивала второй курс и собиралась замуж за Сережу.
Летом я несколько раз встретила его во дворе нашего огромного дома, оказывается его сестра с мужем и ребенком получила комнату в коммуналке в соседнем подъезде, потом мы ездили в дом отдыха, где за мной попытался ухаживать молодой человек, ровесник Володи. Мне было всего пятнадцать лет, но я как-то резко выросла и повзрослела, а поскольку была чрезвычайно серьезной и задумчивой, то выглядела лет на 18-20, вообще глубина и полнота испытываемых мной переживаний дала мне возможность пройти путь эмоционального превращения из ребенка в женщину всего за несколько месяцев. Я стала замечать на себе долгие и заинтересованные взгляды мужчин, это повышало мою самооценку — не более того, ведь мое сердце целиком принадлежало Володе, и именно из-за него, из-за его внимания ко мне, я расцвела - так распускается бутон, согретый солнечным светом. Удивительно, но даже среди моих ровесников я стала популярна, меня приглашали на прогулки и в кино, на дни рождения и вечеринки, я ходила, но со всеми ребятами поддерживала ровные, дружеские отношения — не более того, впрочем, все знали о нашем романе, но, видимо, это и подогревало интерес.
Начался новый учебный год, мама уехала отдыхать в Карловы Вары, это дало ощущение свободы и покоя. Сентябрь стоял великолепный: теплый, погожий, золотой. Природа нежилась в лучах почти летнего солнца днем и затихала в безветрии вечеров, воздух был напоен специфическими ароматами, присущими этому времени года: запахами опавшей листвы и спелых яблок, хвои и тины, поднявшейся на поверхность воды, влажной земли и грибов. Как-то вечером я гуляла с компанией по центральной улице, а Володя шел навстречу со своими приятелями — мы встретились, остановились, заговорили и не смогли оторваться друг от друга. Видимо, друзья все поняли и пошли своей дорогой, а мы остались стоять, потом долго бродили, счастливые от так неожиданно выпавшей нам удачи, ведь мы не разговаривали целую вечность!
Мы встречались настолько часто, насколько, как нам казалось, позволяли приличия. В это время в нашей школе широко обсуждался роман между выпускником следующего года и его классной руководительницей, нелицеприятных разговоров было очень много, и нервов им потрепали достаточно, что, впрочем, не помешало им официально пожениться после выпускного вечера и жить вместе долго и счастливо. Я не хотела, чтобы мы с Володей подверглись такому же нападению, поэтому мы старались не светиться, чтобы не дразнить гусей.
Вскоре Джеймс лег в больницу и поручил Володе проводить уроки в нашей группе , на что тот с радостью согласился. Мы могли открыто встречаться в школе, хотя за нами следили десятки глаз, зато вечерами мы гуляли по всяким закоулкам вдвоем или с его друзьями-студентами. Один раз мы поспорили с Володей: я торопилась домой, чтобы выучить заданный им урок, а он не хотел меня отпускать и сказал: «Ты так хорошо знаешь английский, что, все равно, получишь не меньше четверки, даже если не будешь готовиться.» Я возразила в ответ: «Я даже двойку могу получить!». Мы заключили пари. На следующий день Володя меня вызвал на уроке, а я отказалась отвечать, сказала, что не успела прочитать текст и, как он не пытался меня уговорить, я не поддалась, вообще повела себя довольно провокационно. Он обиделся и влепил мне в журнал «единицу». Мы, конечно, помирились тем же вечером, и он купил мне проигранные конфеты, но я ощущала себя последней дрянью. Когда Джеймс вернулся из больницы и заглянул в журнал, он сразу все понял и спросил : «Вы с Владимиром Андреевичем поспорили на что-то?» и исправил «единицу» на «четверку», ведь я шла на золотую медаль, и двойки получать было просто нельзя. Вот так мы развлекались.
Сейчас, вспоминая те дни, я иногда нахожу другие возможные причины произошедших событий. Так,мне кажется теперь, что Володю ко мне влекло не только то, что я была умной, начитанной девочкой, с которой ему было интересно проводить время, и не моя детская наивность и почти дремучая чистота «тургеневской» девушки, непредсказуемо реагировавшей на его абсолютно невинные ухаживания. Конечно, это тоже добавляло остроту ощущений, ведь он постоянно ходил по лезвию бритвы: любое его движение или шаг я могла воспринять как проявленное по отношению к себе неуважение, и на этом все бы и закончилось. Нет, было еще что-то — мне думается, ему пришлось довольно рано повзрослеть после гибели отца и он, наверное, просто перемахнул подростковый возраст, став сразу взрослым мужчиной, взвалившим груз ответственности за семью на свои плечи. А со мной он снова превращался в мальчишку и мог дурачиться и хулиганить. Он без конца меня поддразнивал, провоцировал на заключение пари, наверное, ему нравилось проигрывать и выполнять мои дурацкие капризы, ведь почему-то побеждала все время именно я.
Однажды он обещал в случае проигрыша спрыгнуть с площадки второго этажа в шахту лифта, который в доме так и не смонтировали, хотя место для него было оставлено, и лестница огибала эту шахту, ничем не огороженную, кроме перил. Наш дом был построен еще до войны, высота потолков составляла четыре метра, да еще толщина перекрытий, так что получался прыжок с современного трехэтажного дома. Я была абсолютно уверена, что в споре победит Володя, поэтому и согласилась на его условие, а он почему-то проиграл и вознамерился выполнить обещанное. Я его умоляла не делать этого, но он, все равно, спрыгнул и остался лежать на бетонном полу. В одно мгновение я слетела вниз по лестнице, бросилась к нему, а он лежит с закрытыми глазами. Я в ужасе закричала, стала его звать: «Володя, Володя, очнись, вставай!», попыталась поднять его голову и заглянуть в лицо. Отчаяние мое было беспредельным. И тут мой любимый вскочил, улыбаясь, как ни в чем не бывало, видимо, очень довольный моей реакцией на его «гибель». Я сначала потеряла дар речи, а потом начала его молотить кулаками, давая выход той боли и страху, который я пережила, боясь потерять его, разрыдалась и все повторяла: «Дурак, какой дурак!» Он, конечно, испугался, хоть и был на седьмом небе от счастья — оно прямо было написано на его физиономии, обхватил меня руками и прижал к себе крепко-крепко, стараясь успокоить драчунью. По всем законам жанра надо было ему меня поцеловать, но нет — не осмелился, а я вырвалась и убежала домой.
Тем временем враги и завистники не дремали: оказывается, моего отца уже успешно обработали, напугав, что дочь попала в лапы к маньяку и растлителю, и, когда мать вернулась с курорта, в атаку на меня бросили тяжелую технику. Я все рассказала Володе, и он предположил, что, возможно, самым лучшим выходом из ситуации будет придти к нам домой, познакомиться с моими родителями и объяснить им, что у него серьезные намерения. И он это сделал. Родители сидели с каменными лицами, демонстрируя свою неприязнь и нежелание обсуждать с ним какие-либо вопросы. Он горячился, пытаясь достучаться если уж не до их сердца, то хотя бы до здравого смысла, обещал беречь меня и жениться, как только мне исполнится восемнадцать лет - все было бесполезно, он ушел. Никогда я не была интересна моим родителям, а тут вдруг поднялась такая буря! Меня оскорбляли и обзывали последними словами, хотя мы даже ни разу не поцеловались. Отец, который не пропускал ни одной юбки, и мать, которая влезла в постель к женатому мужчине и забеременела от него, вдруг стали изображать из себя воплощение пуританской морали, причем свято верили, что они безгрешные ангелы, а я, мягко говоря, падшая женщина! В общем, отец обещал убить, если еще хоть раз увидит меня с «этим подонком» или узнает о том, что мы продолжаем встречаться.
На следующий день после уроков Володя уже ждал меня у школы. Он еще на что-то надеялся, но я, глупая девчонка, все ему выложила, описав в деталях. Я ждала, что он меня утешит, пожалеет, ведь мне было очень обидно. Его реакция меня испугала: он прямо на глазах как-то почернел лицом, повернулся и ушел.
Увидела я его только в июне: мы играли с сестрой в бадминтон, а он с какой-то девушкой выскочил из соседнего подъезда, видимо, они были в гостях у сестры. Он ужасно смутился, начал поправлять рубашку, потом кивнул мне и заторопился со двора. Недели через две я шла в магазин и по дороге встретила своего любимого режиссера, Валентину Михайловну, которая была в курсе наших отношений и переживала за меня, предостерегая и направляя мое любовное безумие в более или менее спокойное русло. Еще в самом начале она сказала: «Девочка моя, ты мне очень дорога, я желаю тебе счастья, поэтому прошу: не наделай глупостей, которые могут сломать твою жизнь, и обещай, что, прежде, чем решиться на что-то серьезное, ты посоветуешься со мной. Ты еще такая юная и неискушенная, а он — взрослый мужчина». Для меня «серьезное» означало «поцелуй», ни о чем большем я даже подумать не могла. Она, наверняка, имела и с Володей подобный разговор, который, очевидно, успокоил ее, потому что относилась она к нему с большой симпатией. Перед самой свадьбой Володя встретился с ней и рассказал о предстоящей женитьбе. По ее словам, счастливым он не выглядел. Когда я услышала эту новость, то чуть не свалилась без чувств прямо на улице. Валентина Михайловна подхватила меня, усадила на крыльцо магазина, объясняя любопытным прохожим: «У девочки солнечный удар». Родители, видимо, что-то заподозрили, потому что домой я вернулась без покупок, бледная и молчаливая. Я не могла ни есть, ни спать, только сидела и смотрела в окно (а жили мы на верхнем этаже сталинского дома) и, видимо, так напугала родителей, что отец быстренько взял льготную путевку на теплоход-турбазу для детей учителей, и меня отправили от греха и окна подальше.
Путешествие было познавательным: мы посетили все города, расположенные на Волге, повсюду проводились интересные экскурсии, да и развлекательная программа на самом теплоходе была неплохо продумана: всякие конкурсы, самодеятельность, а вечером, конечно, танцы. Со мной в двухместной каюте оказалась моя ровесница, хорошая, веселая девчонка, тоже Наташа, которая постоянно меня тормошила и знакомила с другими туристами. Она не понимала, как можно было весь день сидеть в каюте или на палубе и тупо смотреть на воду и проплывающие мимо берега, а потом ночью строчить стихи, перекраивая и зачеркивая старые строки и добавляя новые. Правда, результат моих поэтических усилий неизменно приводил ее в такой восторг, что вскоре она уже оповестила весь теплоход о присутствии на борту поэта, и народ стал ходить мимо нашей каюты и заглядывать к нам в окно, чтобы увидеть это экзотическое «чудо природы», то есть меня — так, наверное, где-нибудь в Таиланде европейцы, ослепленные южным солнцем, щурясь и напрягая зрение, пытаются разглядеть статую Будды в полумраке старинного храма.
А затем и поклонники начали появляться. На танцах, устраиваемых ежевечерне на верхней палубе, играла самодеятельная группа, состоявшая из студентов, но руководимая профессионалом. Они играли современную музыку популярных композиторов, но, видимо планировали создавать в будущем что-нибудь свое, поэтому заинтересовались моими стихами. Пришли вдвоем - шеф и ударник - и повели себя довольно развязно, мне это ужасно не понравилось, и в стихах им было отказано. Тогда они оба начали за мной ухаживать, скорее всего, в корыстных целях, но меня это заставило встрепенуться, чтобы успешно отбивать их атаки при помощи откуда-то появившегося во мне сарказма. За две последовавшие за неожиданным знакомством недели я так поднаторела в ехидстве, что в любой момент могла выйти из родного мне романтического образа, являвшегося моей сущностью, и превратиться в циничную мегеру, что, кстати, очень пригодилось в дальнейшей жизни..
Четверо незабываемых суток мы провели в Москве. Ночевали на своем теплоходе, а дни были заполнены экскурсиями и походами в театр. Поскольку мы с соседкой уже бывали в столице раньше, то ни в Мавзолей, ни в музеи идеологического плана мы не пошли, как и в театры на спектакли гастролировавших провинциалов, а просто гуляли по улицам и паркам, наслаждаясь ласковым августовским солнцем. И я вдруг почувствовала, ощутила всем сердцем, что этот город мне не чужой, он мой: теплый, щедрый, зовущий меня в свои объятья, заряжающий своей бьющей через край энергией и одновременно успокаивающий меня. Я поняла, что жизнь продолжается: да, это будет другая жизнь, но в ней мне предстоит сделать много интересного и нужного, встретить хороших и не очень людей и стать вполне благополучной на вид девушкой с разбитым вдребезги сердцем внутри. Я, как и, наверное, каждый, кто полюбил впервые и потерял свою любовь, была совершенно уверена, что не смогу еще раз испытать такое же сильное чувство, но не хотела, чтобы окружающие догадались об этом. Из таких вот переживаний и родилось это стихотворение, воплотившее мое жизненное кредо.
Что такое любовь? - Я не знаю:
Может, радость, а может, печаль -
То она как мечта голубая,
То как песня, летящая вдаль.
Я люблю его волосы, руки,
Голос, губы, и день ото дня
Вся нелепость внезапной разлуки
Лишь сильнее тревожит меня.
Он походкой ушел незнакомой,
Оглянувшись у старых ворот,
И тропинка летела ОТ дома:
Не назад, чтоб вернуть, а вперед.
Он ушел навсегда... Тихий вечер
Навевал беспредельную грусть.
Пусть другого я больше не встречу-
Все смотрите: я снова смеюсь!
В апреле следующего года у Володи родилась дочь. Один раз он пришел в школу, когда я была в выпускном классе, встал в коридоре у окна, ждал перемену. Когда прозвенел звонок, я хотела выйти из класса, но увидела его и скорее бросилась назад. Меня всю трясло, даже зубы стучали. Я не могла объяснить соседке по парте, что со мной происходит, она побежала за водой, увидела его и все поняла.
Прошел год, я уже училась в университете, а Володя развелся. Он пришел на наш факультет, узнал по расписанию, где занимается моя группа, и сцена повторилась. Еще через полгода я познакомилась с Сережей, и в тот же момент любовь к Володе отпустила меня, прошла, как наваждение. Мы неожиданно столкнулись во время каникул, он, наконец, защитился, а я подписывала обходной лист, чтобы получить летнюю стипендию и уехать к жениху в Москву. Володя был рад нашей встрече, ходил со мной по всем нужным кабинетам главного университетского корпуса и все пытался прочитать в моих глазах ответ на волнующий его вопрос. Я не стала ему говорить о Сереже и предстоящем замужестве, не хотела его огорчать, ведь помнила, как больно мне было услышать о его женитьбе. Расстались мы по-дружески и больше никогда не виделись.
Первая любовь это такое значимое событие в жизни каждого человека, что оно не может пройти бесследно, не отразившись на дальнейшей судьбе. Недостойный человек может так глубоко ранить влюбленного подростка, что тот озлобится и будет мстить всем, кто встретится на его пути. Или же юное существо может сломаться, потерять веру в себя — и не состояться как личность. Счастливая первая любовь дает толчок к развитию человека, обогащает его внутренний мир, придает уверенность в себе, вызывает желание ставить перед собой новые цели и успешно идти к ним.
Когда я вспоминаю о Володе, у меня сжимается сердце: как у него сложилась жизнь? Ведь, зная его прямоту и бескомпромиссность, могу предположить, что непросто. Очень надеюсь на то, что судьба вознаградила его за подаренное мне счастье, за то, что вылечил мои крылья, покалеченные родителями, и отпустил меня в свободный полет, навстречу взрослой жизни - не забитой, заклеванной стервятниками, никому не нужной птахой, а гордой птицей, уверенной в том, что она может любить и быть любимой, и парить высоко-высоко в небе. Знай, мой Ромео, что в самом укромном уголке своего сердца я храню образ молодого, красивого, великодушного и благородного мужчины, о котором вспоминаю спустя почти полвека с нежностью и благодарностью.
История моих ошибок. Глава 12
Жанна Тигрицкая
Заклятые друзья (Одноклассники).
Мы поступили в английскую школу сразу в шестой класс, поэтому с большинством из ребят провели вместе пять лет, кто-то перешел в другую школу, кого-то отправили в параллельный класс, а с некоторыми мне суждено было прострадать еще целую пятилетку в университете. Коллектива, как такового, у нас никогда не было, лишь отдельные группки «по интересам», мальчики составляли жалкое меньшинство, но при этом даже они не делали никаких попыток объединиться и подружиться. А уж девичий гадючник был готов к атакам с первого дня. Такова была большая часть контингента — детки влиятельных в городе лиц, надменные, избалованные, высокомерные,с большими претензиями. Особенной важностью и манерностью отличалась дочка одного престарелого партийного руководителя, женившегося на молодой женщине, которая позарилась на его высокое социальное положение и материальное благополучие и от всего сердца ненавидела мужа за свою неудавшуюся жизнь. Выросшая в такой обстановке, девочка, носившая вполне мирное птичье имя и такую же фамилию, была отнюдь не горлицей, а маленькой, злобной, жадной, завистливой хищницей, способной на вполне профессионально организованные интриги и пакости.
Иногда приходится слышать: «Откуда берутся злые и подлые взрослые, ведь, вроде, все дети рождаются добрыми и милыми!» Я точно знаю, имея довольно большой опыт профессионального общения с детьми и подростками и наблюдая своих собственных детей и их окружение: в формировании как героя, так и мерзавца играет большую роль и общество с его моральными устоями, и события произошедшие в его жизни, и люди, растившие и воспитавшие его, и друзья, и однокашники, но, в первую очередь, это гены, которые с самого начала определяют структуру личности человека, тип его психики. На одинаковые события люди реагируют по-разному, одни, рискуя собой, спасают совершенно незнакомого человека, а другие способны погубить малого ребенка, чтобы удовлетворить свою прихоть. Подонки вырастают из мелких гаденышей, которые сначала мучают животных, а потом принимаются за людей, но, будучи трусами, либо делают пакости исподтишка, либо терзают тех, кто слабее. И стервозные дамы не прилетают к нам на НЛО с гуманоидами, они вырастают из вполне благополучных, с хорошими манерами, девочек-паинек с роскошными бантами в косичках и хорошими оценками в дневнике, воспитанных преданными мамашами, которые обожают и балуют своих дочерей, разжигая их тщеславие и внедряя в их сознание мысль, что цель оправдывает средства. Это особенно бросается в глаза в наши дни, когда воцарилось полное бесстыдство, и пороки стали считаться достоинствами, а человеческое благородство, редко встречающееся, но пока живое, осмеивается и презирается.
Конечно, в 60-ые годы еще было не принято бахвалиться тем, как ты круто смог растолкать локтями более достойных и благородных конкурентов и занять их место под солнцем, или кичиться тем, как тебе удалось обвести вокруг пальца умных, но доверчивых людей и разрушить их жизнь, поэтому все это было не так масштабно, как ныне, и делалось по-тихому, так, чтобы никто ничего не заметил, кроме полученного результата.
В течение прошедшего года мне удалось собрать довольно много информации о том, кем стали мои одноклассники, как преуспели в жизни. Так вот, если сказать кратко: кто был жаден до денег и удовольствий, тот нашел свое счастье за океаном, превратившись из щучки-гадючки во вполне способную переварить зеленодолларовую добычу акулу с империалистическим оскалом. И это были не евреи, которые наконец-то смогли вернуться на Землю Обетованную — они-то устремились на когда-то потерянную их предками родину, пожертвовав всем, что имели в СССР: карьеру, общественное положение, профессию и квартиру, не считая друзей и знакомых. Как, наверное им было страшно — ведь впереди ждала неизвестность, необустроенность, и опасность из-за тлеющего много лет конфликта с палестинцами. Их отъезд — это самопожертвование, верность своей национальной идее. Сразу вспоминается история с Джеймсом — он тоже пошел на риск, но ради высокой цели, а не материальной выгоды.
Остальные, вменяемые и не отягощенные подобными алчными пороками девочки и мальчики выросли в уважаемых людей, которые мужественно и с достоинством переносят все тяготы жизни на родине, работая на ее благо и радуясь тому, что приносят ей пользу. Когда я находилась в США, мне предлагали поселиться там, обещая обеспечить работой и меня, и мужа, и всячески помогать в первое время, но я отказалась, чем вызвала крайнее удивление, ведь американцы считают свою страну земным раем. Но я не могу дышать воздухом, пропитанным запахом денег. К сожалению, вынуждена признать, что этот душок стал явно ощущаться и у нас в последние годы - по крайней мере, московский регион он уже окутал зловонным смогом.
В новую школу я пришла с некоторой опаской: в старой меня уже все знали, я была отличницей, пионервожатой у октябрят, редактором классной стенгазеты, заместителем председателя совета отряда — то есть ребята меня уважали. Я даже летом побывала в Артеке в качестве награды за отличную учебу и активность. Благодаря знанию английского языка меня назначили вице-президентом артековского Клуба Интернациональной Дружбы, в котором собирались дети из разных стран. Главным был мальчик из Чехословакии по имени Ян, года на три постарше меня, очень серьезный, воспитанный и стеснительный. Его родители уже пару лет прожили в Москве, работая в посольстве, а он учился в советской школе и мог говорить по-русски, правда, с ошибками и удивительно милым мягким акцентом. Мы вскоре подружились и, под предлогом работы в клубе, бессовестно сбегали из своих отрядов и гуляли по шикарному парку, похожему на сказочный райский сад, напоенный ароматами экзотических растений, лазали по розовым, лишенным коры ветвям земляничного дерева, называемого в народе «бесстыдницей» из-за этой, телесного цвета, наготы, рассматривали диковинные цветы: у магнолии размером с глубокую суповую тарелку, а у граната как будто вылепленные из белого и бледно-розового воска. А какие красивые ракушки мы находили! Ян мне много рассказывал о своей стране, о Праге, в которую он должен был вскоре вернуться, я ему тоже что-то говорила, но больше слушала. 1 июня, в День защиты детей мы выезжали на катере в нейтральные воды, чтобы бросить в море закупоренные бутылки с письмами на четырех языках (русском, английском, французском и немецком) с призывом ко всем детям Земли подружиться и вместе бороться за мир. Так что впервые я выехала за границу еще в 1962 году, а пообщавшись с иностранными ребятами, ощутила всю необходимость владения английским языком.
Именно пребывание в Артеке и полученные там впечатления пробудили во мне желание писать стихи, потому что прозой я никак не могла передать очарование околдовавшей меня южной природы и выразить тот восторг, который мне посчастливилось испытать. Я даже послала свои вирши в газету «Пионерская правда», но забыла указать на конверте «на конкурс», поэтому мое письмо дождалось своей очереди на столе редактора только через два месяца, когда итоги были уже давным-давно подведены. Но мне, все равно, прислали ответ на фирменном бланке, где очень хвалили мои стихи, приглашали присылать еще и обещали их напечатать непременно. Письмо было очень длинным и доброжелательным, но я почему-то больше в эту газету не писала, наверное, потому что выросла.
Вот в таком настроении я и появилась в новой школе: с одной стороны, вдохновленная на новые свершения, а, с другой стороны, опасающаяся опять подвергнуться насмешкам из-за своей внешности. Из всего класса я знала троих: рыжего Андрея, Машу, которая училась в той же школе, что и я, и Галю, с которой ходила в одну группу в детском саду. С остальными еще предстояло познакомиться. Ребята заинтересовались значками, которые были приколоты на моем фартуке (в те годы школьная форма у девочек представляла собой темно-коричневое платье с двумя фартуками- черным, на каждый день, и белым - по праздникам). Я объяснила, что получила награду «Лучшему артековцу» за работу в интерклубе, стала отвечать на вопросы об Артеке — в общем, сразу была замечена и не «освистана» за очки.
Впрочем, я уже была отнюдь не единственной белой вороной со стеклянными глазами, еще два мальчика страдали близорукостью, позже выяснилось, что мы живем в одном доме, и один из них вскоре стал моим закадычным другом, мы вместе катались на санках с горки в расположенном рядом с нашим домом парке, бегали друг к другу в гости, а когда подросли, стали вместе читать и обсуждать научно-популярные журналы типа «Наука и жизнь», «Знание — сила» и многие другие, увлеклись фантастикой, стали собирать детекторные приемники, наши родители были довольны, он был из очень интеллигентной семьи врачей, поэтому после восьмого класса перешел в математическую школу, затем окончил мединститут, сейчас он уважаемый человек, профессор, а был хорошим, настоящим верным другом, которого я называла «ириской», потому что это слово рифмовалось с его нерусским именем.
Второй мой сосед по дому тоже был из медицинских кругов, но с ним я подружилась гораздо позднее, уже в старших классах, причем, с моей стороны это была искренняя дружба, а, с его стороны, видимо, нечто большее, он без конца мне названивал по телефону и смущал, называя всякими ласковыми словами типа «киса», «лапуля» и пр. Мне это не нравилось, я возмущалась и, наконец, пожаловалась маме, которая очень симпатизировала ему. Она тут же связалась с его мамой, чтобы попросить ее воздействовать на сына: пусть не обращается со мной, как с фарфоровой куклой. Ответ нас огорошил: оказывается, его мама считала, что у нас роман, и тихо радовалась, слыша,как ласково он меня называет, даже не догадываясь, что ее милый мальчик страдает от неразделенной любви! Ну, а ему, видимо, было достаточно сходить со мной в кино, прогуляться по улице, посидеть рядом за партой, когда соседка пропускала уроки. Помню, как-то весной светило такое яркое солнце в окно, что я попросила его подвинуться так, чтобы мое лицо оказалось в тени, поскольку обильно рассыпанные по моим щекам веснушки от солнца становились ярче. Он искренне удивился: «Зачем? Они тебе очень идут!» Это заявление просто ошарашило меня, ведь мама много лет твердила, что я уродина, в очках, с оттопыренными ушами, конопатая дылда с походкой, как у журавля (я, действительно, ходила, согнув ноги в коленях, чтобы казаться ниже ростом).
Гриша очень комплексовал от того, что был невысок, в десятом классе купил себе к новогоднему вечеру ботинки с каблуком чуть выше обычного и попросил меня не надевать туфли на шпильках, хотел весь вечер танцевать со мной. Но я-то хотела сама по себе хорошо выглядеть и, конечно, напялила те самые туфли, осчастливила его одним танцем — и все. Он очень обиделся, вскоре нас умело поссорила одноклассница, которая через пять лет таки смогла его на себе женить, тогда он уже заканчивал университет в одном из сибирских научных центров. Летом он приезжал к родителям, и мы пару раз встречались около нашего дома. Однажды моя мама наблюдала в окно, как мы пересеклись во дворе, я кивнула ему и пошла дальше, а он стоял и смотрел мне вслед с такой тоской, что у матери даже мурашки по коже побежали. Когда на третьем курсе зимой я вышла замуж за Сережу, и мы проводили каникулы в Москве, на вечере встречи выпускников он пригласил мою сестру на танец и спросил ее: «Это правда, что Наташа вышла замуж? Кто он?» Когда сестра ответила, он разрыдался и убежал из зала. Милый, интеллигентный еврейский мальчик, давно покинувший Россию, ученый-физик, дедушка троих очаровательных внучек (Спасибо сайту «Одноклассники», где я наткнулась на страничку его сына), прости меня за мою черствость и равнодушие, перешедшее в грубость, и знай, что я вспоминаю о тебе с большой теплотой!
У меня был еще один друг-одноклассник, Виталик. У него в семье в то время разыгралась трагедия, отец остался один с двумя детьми. Мне было очень жаль этого мальчика, и я как-то сразу к нему расположилась, предлагала свою помощь по английскому языку, хотя мы были в разных группах, он не отказывался, поэтому мы довольно часто общались, пока наша умелая птичка-интриганка не рассорила нас, начав оказывать ему недвусмысленные знаки внимания, которые, видимо, бередили его воображение, пробуждая в нем мужское начало. Она превратила его в подобие домашней диванной собачки, услужливо тявкающей по команде: «Голос» и виляющей хвостом, зарабатывая лакомый кусочек. По ее науськиванию, он начал мне грубить, громко обзывать и хохотать, указывая на меня пальцем, — в общем, вести себя вульгарно и недостойно, и не нашел никакой поддержки среди остальных ребят. Все были заняты учебой, было нелегко: уроки шли только на английском языке, а дети были не готовы, ничего поначалу не понимая. Знаю, что Виталик очень скоро об этом пожалел и раскаялся, но уже было поздно: птица его сразу же бросила, как только достигла своей цели, и принялась за следующую жертву, у которой, к счастью, хватило ума вырваться из капкана перед выпускным вечером, хотя держала она его мертвой хваткой. А с Виталиком мы помирились и очень сдружились в выпускном классе и на первом курсе в университете, и я даже один раз позволила ему себя поцеловать в щеку — как же он обрадовался!
Как-то, уже в университете, я ему пожаловалась, что больше нет сил терпеть бесконечные скандалы и оскорбления матери. На что он мне ответил: «Ты же прекрасно знаешь, что в любой момент можешь поменять улицу Ленина (где находился мой дом) на улицу Карла Маркса (где жил он)». Но ведь я любила Володю!!! Виталик видел моего Сережу: на четвертом курсе я привела его на вечер встречи выпускников, чтобы показать ему свое родное гнездо, а всем остальным продемонстрировать своего красавца мужа, которым очень гордилась. Виталик караулил у двери и, когда мы вошли, бросился поздороваться, но, увидев, что я не одна, вдруг спросил: «Ну, и как тебя теперь величать?». На что бесцеремонно вмешавшаяся в разговор математичка ехидно заметила: «Ты что: разве не знаешь, что, выходя замуж, женщина меняет фамилию, а не отчество?» Он стушевался и улизнул куда-то. В то время он уже учился в другом институте, который благополучно закончил. Он по-прежнему живет в том же городе и руководит какой-то фирмой, занимающейся стандартизацией. Надеюсь, что и в личной жизни у него все сложилось удачно.
Наверное, надо объяснить причину ненависти, которую я вызывала у пернатой дочки партийного босса. Она была не то, что бы глупа, нет, конечно, но особыми способностями не блистала, а ей уж очень хотелось. Думаю, что план облапошивания наивных дурачков разработала ее мама-профессионалка. Задача заключалась в том, чтобы «подружиться» с самыми сильными учениками и получить для себя бесплатных репетиторов, что дочурка и осуществила. Она ко мне подкатила, чтобы обменяться впечатлениями о лагерях, поскольку предыдущим летом побывала в Орленке. Меня стали чуть ли ни каждый день приглашать к ним в дом, чтобы вместе делать уроки. Это означало, что задание делала я, попутно объясняя материал, ведь мне-то все это было давно известно, благодаря четырем годам, проведенным в семье Джеймса. Конечно, мы с Андреем были в классе корифеями: учили-то нас великолепно, даже спустя пять лет, рано заложенный монолитный фундамент давал себя знать — успехи в языке были у всех, у кого больше, у кого меньше, но нас так никто и не смог превзойти, мы ведь тоже на месте не стояли. Оказывается, птичьи родители просили Джеймса заниматься с их дочерью частным образом, но он им отказал по этическим соображением, тогда пригодилась я. Но, в дальнейшем, видимо, экономика победила этику, он сдался, и она устремилась к вожделенной «пятерке», тут уже я оказалась не нужна, и вся накопившаяся зависть и вызванная ею злоба, которую пришлось так долго скрывать, наконец-то вырвалась наружу. Надо сказать, что лава из этого вулкана вытекала все 10 лет нашего знакомства (мы и в университете учились в одной группе).
Юная интриганка попыталась натравить на меня Джеймса, который вдруг в восьмом классе стал ставить мне одни «тройки». На мое счастье, он столкнулся с отцом на улице и пожаловался на мою неблагодарность: оказывается я, якобы, говорила о нем птице всякие гадости! Отец расхохотался в ответ: «Как Вы могли поверить в такую чушь? Да Наташка Вас боготворит!» - и инцидент был исчерпан. Позже, уже в университете, она неоднократно предпринимала усилия, чтобы напакостить мне, никак не хотела успокоиться, но Бог меня миловал каждый раз и давал возможность достойно выходить из неприятных ситуаций. Она оказалась нечистоплотной и в сексуальном плане, что было большой редкостью в то время, по крайней мере, в моем окружении. Ей было все равно с кем и за что спать, что не помешало охмурить и женить на себе очень хорошего парня, сына наших знакомых. Помню, я спросила отца: «Они что слепые: не видят, с кем связываются?» Отец ответил: «Разберутся!» и был прав: они скоро развелись, но алименты она себе обеспечила очень неплохие на 18 лет. Сейчас успешно стрижет купоны на зеленом баксовом газоне какого-то заокеанского простачка. Я случайно обнаружила ее страничку с фотографиями в «Одноклассниках» и на меня повеяло таким убожеством от ее чванливых подписей! Правду говорят англичане: «Если человек умер — это надолго, а если глуп — то навсегда». А как она испугалась, обнаружив мое посещение: удалила всю информацию, - и концы в воду!
Были и приятные ребята, и не очень, и, вообще, никакие. Уже после окончания школы одна девочка с цветочным именем Маргаритка стала ко мне забегать, наверное потому, что ее институт находился рядом с моим домом, она все время у меня что-то одалживала: то косметику, то бижутерию, причем иногда забывая вернуть позаимствованное. Конечно, я ее познакомила с Сережей еще до свадьбы, ведь он жил у нас, когда приезжал из Москвы. А недавно меня очень удивила одна бывшая однокашница, заявив, что именно Рите я обязана своим счастливым браком с Сережей: якобы я не хотела за него замуж, а она меня уговорила. Когда муж погиб, мне приходило много писем с сочувствием и соболезнованиями и только одно с поручением: поскорее купить необходимую ей шубу (следовало подробное описание) — от Марго.
Еще одна девочка из нашего класса сыграла заметную роль в моей жизни. Но это имеет отношение к главному событию в моей удивительной и насыщенной неожиданными поворотами судьбе, поэтому об этом чуть позже
История моих ошибок. Глава 13
Жанна Тигрицкая
Боже, годы ушли!
Закончились школьные годы, отгремел выпускной вечер, началась новая жизнь, полная испытаний, первым из которых были вступительные экзамены в ВУЗ. Дорогу на физический факультет мне перекрыл окулист, а на иностранные языки в местный университет поступать не хотелось, поскольку он славился своим убожеством на весь город. Дело в том, что за 5-6 лет до этого у нас был только провинциальный заштатный пединститут, который готовил учителей, в основном, для сельских школ. Преподаватели были предпенсионного возраста, то есть английский учили либо еще до войны, либо сразу после нее, конечно же, по учебникам, написанным советскими авторами. Чему можно было научиться у этих «корифеев», ни разу не беседовавших с иностранцами, не видевших ни одного фильма или телепередачи на английском языке, но при этом абсолютно уверенных в том, что лексика Диккенса — это тот словарный состав, который и используется в речи современников. После живого, настоящего английского, богатого специфическими конструкциями и идиоматическими выражениями, обилием синонимов и фразеологизмов, тот убогий и схематичный вариант языка, который предлагался в данном вузе, для выпускников нашей школы был просто неприемлем. Что толку в том, что он стал громко именоваться университетом — сколько не повторяй «халва», во рту слаще не станет!
Джеймс знал об этом не понаслышке - его младшая дочь училась в этом богоугодном заведении, и, когда первые выпускники нашей школы направились в этот, так называемый, «университет», он начал обивать пороги начальников всех уровней, чтобы из наших сформировали отдельную группу и начинали обучение не с азов, а хотя бы с книг Агаты Кристи. Самой удивительное, что ему удалось это пробить! Как же наших ребят возненавидели эти убогие преподаватели, все их силы были брошены на то, чтобы доказать, что в нашей школе ничему не научили, а все выпускники - малограмотные и кичливые идиоты. После первого курса от группы осталась только половина — остальных выгнали, причем зверствовала только кафедра английского языка, по остальным предметам наши были лучшими студентами. Надо сказать, что обстановка на других факультетах была совершенно нормальная, видимо работавшие там сотрудники были умными людьми и хорошими специалистами, там и научная работа велась серьезная, и студентов всячески поощряли и привлекали к исследованиям. А на инязе в поте, а, вернее, в яде лица неустанно трудились не обремененные семьей одни «синие чулки» с нездоровой психикой по причине гормональных расстройств. Студенты, даже самые забитые, приехавшие из дальних деревень (для них выделялись квоты) и живущие в общежитии, в котором их нещадно шмонали днем и ночью, роптали между собой, а нашим, городским, гонористым, знавшим истинную цену своему прекрасному английскому, вообще не было житья. Поэтому Джеймс всех моих одноклассников просил либо ехать поступать в другие города, либо советовал тем, кто послабее, идти в новый, только что открывшийся пединститут.
Текст взят с http://www.litens.narod.ru/
